Ачесон и не подумал показывать документ президенту Трумэну. К этому моменту Оппенгеймер хорошо понимал, в какую сторону дует ветер. Эдвард Теллер был близок к победе. Оппи все еще полагал, что термоядерное устройство невозможно создать из-за непреодолимых технических проблем. «Пусть Теллер и [Джон] Уилер рвутся вперед, — по свидетельству очевидцев, сказал Оппенгеймер. — Не мешайте им сесть в лужу». 29 января 1950 года Роберт случайно встретил Теллера на конференции Американского физического общества в Нью-Йорке и признался в своих сомнениях, что Трумэн прислушается к его рекомендациям. Раз так, спросил Теллер, не согласится ли он приехать в Лос-Аламос и подключиться к проекту? «Ни в коем случае», — отрезал Оппи.

Приехав днем позже в Вашингтон на заседание консультативного комитета КАЭ, он решил посетить особое совещание объединенной комиссии конгресса по атомной энергии, созванное сенатором Брайеном Макмахоном для обсуждения вопроса о супербомбе. Оппенгеймер знал, что Макмахон изо всех сил добивался утверждения экстренной программы президентом, и понимал, что его мнение придется не ко двору. Но все равно приехал и заявил сенатору и прочим законодателям: «Я посчитал, что не приехать было бы малодушием с моей стороны, поэтому, если вы считаете, что мы упустили что-то важное, высказывайте ваше несогласие и задавайте вопросы». Он вел себя с вежливым смирением. На вопрос, что будет, если русские сделают супербомбу, а США нет, Роберт ответил: «Если у русских будет это оружие, а у нас нет, это плохо для нас. Но если оружие будет и у нас, и у русских, это для нас так же плохо». Вся суть в том, объяснил Оппенгеймер, что, «ступив на этот путь первыми, мы сделаем шаг, который лишь ускорит разработку их собственной супербомбы». Когда один из конгрессменов спросил, будет ли Земля пригодна для жизни людей после войны с использованием водородных бомб, Оппи ответил: «Вы имеете в виду заражение?» Его больше заботило, сказал он, «нравственное выживание». Он совершенно здраво изложил свою позицию и, хотя никто не подверг сомнению логику его доводов, покинул совещание с полным пониманием, что ни один его участник не изменит своего мнения.

На следующий день, 31 января 1950 года, Лиленталь, Ачесон и министр обороны Луис Джонсон явились в Белый дом, который находился через дорогу от старого здания Госдепа, на совещание с президентом о супероружии. Лилиенталь по-прежнему горячо выступал против экстренной программы. Ачесон в душе соглашался со многими возражениями Лилиенталя, но полагал, что внутриполитические соображения все равно побудят Трумэна одобрить запуск программы: «Американский народ просто не потерпит промедления с ядерными исследованиями по такому жизненно важному вопросу…» Джонсон согласился с ним и сказал Лилиенталю: «Нам надо защитить президента». Вот к чему все свелось. Настоящие вопросы, связанные с безопасностью нации, потеряли всякую значимость из-за упрощенчества, навязанного внутренней политикой.

Коллеги тем не менее согласились, что Лилиенталь имеет полное право высказать свое мнение в Белом доме. Однако, едва тот открыл рот, как Трумэн перебил его вопросом: «Русские могут ее сделать?» Все трое кивнули. «Тогда у нас нет выбора, — отрезал Трумэн. — Мы будем действовать». Лилиенталь заметил в дневнике, что Трумэн «явно решил, как поступит, еще до того как мы перешагнули через порог». Несколькими месяцами раньше Лилиенталь предупреждал Трумэна, что демагоги в конгрессе попытаются повлиять на него в вопросе супербомбы. «Меня трудно склонить к скоропалительным решениям», — заявил Трумэн. На выходе из Белого дома Лилиенталь взглянул на часы. Якобы не склонный к скоропалительным решениям президент уделил им всего семь минут. По выражению Лилиенталя, с таким же успехом можно было говорить «нет» бульдозеру.

Тем же вечером, выступая с радиообращением, Трумэн объявил о начале программы изучения «технических возможностей создания термоядерного оружия». Одновременно он распорядился предпринять общий пересмотр стратегических планов США. В результате появился сверхсекретный документ NSC-68, подготовленный преемником Кеннана на посту начальника отдела планирования Госдепа Полом Нитце. Нитце, поборник идеи большого ядерного арсенала, представил Советский Союз стремящимся к мировому господству. Он призывал к «быстрому и устойчивому наращиванию политической, экономической и военной мощи свободного мира». Доклад NSC-68 был разослан в апреле 1950 года. Он, в частности, отвергал предложение Кеннана не использовать ядерное оружие первыми. Наоборот — фундаментом оборонительной стратегии США должен был стать большой арсенал ядерных вооружений. С этой целью Трумэн утвердил промышленную программу расширения производства ядерных боеголовок всех конфигураций.

За десять лет американские запасы ядерного оружия подскочат с 300 до почти 18 000 боеголовок. За последующие пять десятилетий США произведут более 70 000 единиц ядерных вооружений, потратив 5,5 триллиона долларов. Оглядываясь назад, да и с точки зрения современников, можно сказать, что решение о создании водородной бомбы стало поворотной точкой в стремительной гонке вооружений холодной войны. Кеннан, как и Оппенгеймер, «испытывал настоящее омерзение». И. А. Раби был взбешен. «Я не простил этого Трумэну», — говорил он.

После скоротечной встречи с президентом Дэвид Лилиенталь сообщил Оппенгеймеру о призыве Трумэна ко всем ученым воздержаться от публичного обсуждения его решения: «Мы как будто попали на похороны, и вдобавок нам заткнули рты». Страшно расстроенный Оппенгеймер подумывал об уходе с поста председателя консультативного комитета КАЭ. Ачесон, опасаясь, что Оппенгеймер и Конант выступят с публичной критикой, попросил ректора Гарварда: «Ради всего святого, не вносите смуту».

Конант передал Оппенгеймеру предупреждение Ачесона о том, что публичное обсуждение «противоречило бы национальным интересам». Оппи в который раз проявил себя как лояльный гражданин. Позднее в своих показаниях он сообщил, что счел заявление об увольнении по собственному желанию и «продолжение дебатов по уже решенному вопросу» безответственным шагом. Конант в письме другу упоминал, что они с Оппенгеймером «не уволились (по крайней мере, я не уволился), потому что не хотели выглядеть плохими солдатами…». Впоследствии он пожалел о своем решении и о том, что они оба не покинули свои посты.

Пойди Оппенгеймер на такой шаг, его жизнь сложилась бы иначе, лучше. Но он, как и Конант, в который раз подчинился генеральной линии. В то же время Роберт не мог скрыть своей неприязни к тем, кто продавил это решение. Вечером, когда Трумэн выступил с заявлением, Оппенгеймер был вынужден присутствовать в отеле «Шорхэм» на дне рождения Стросса, которому исполнилось пятьдесят четыре года. Репортер заметил, что Оппенгеймер стоял один в углу, и заметил: «У вас не очень праздничный вид». Оппенгеймер пробормотал в ответ: «Пир во время чумы». Когда Стросс попытался представить знаменитому физику своего сына и его жену, Оппенгеймер небрежно подал руку через плечо и, не говоря ни слова, отвернулся.