- Ты боишься его! - снова засмеялся турецкий правитель. - А знаешь, почему боишься? Потому что ты сам - барашек. Если бы ты был львом или хотя бы львёнком, ты бы не боялся, что тебя прирежут. Так знай же, барашек, что такие воины, которых ты боишься, это самые ценные воины в моём войске. Именно они приносят мне победу. Именно они подают пример остальным, которых ты называешь добрыми и хорошими. Ты понял?

- Да, великий султан, - произнёс Влад, а султан продолжал смеяться, показывая зубы:

- Пока ты - барашек, но посмотрим, кто из тебя вырастет.

Княжич не знал, что ответить и потому молчал, а турецкий правитель, когда немного успокоился, то милостиво махнул рукой:

- Теперь иди. Ты достаточно повеселил меня сегодня.

Влад ещё долго вспоминал беседу о воинах, потому что с тех пор султан стал называть Влада не иначе как "барашек". Иногда княжичу хотелось обидеться, потому что бараны это трусливые и покорные существа, но ведь турецкий правитель также сказал "посмотрим, кто из тебя вырастет". "Наверное, султан, называя меня барашком, хочет, чтобы я задумался, пока не поздно", - рассуждал отрок, но ему совсем не хотелось становиться похожим на того удалого воина, отрезавшего сто пятьдесят четыре вражеских носа.

Между тем флот, двигаясь на север, подошёл совсем близко к Константинополису, и все отчётливо увидели то место, где Азия встречается с Европой. Здесь пролив был не более широк, чем обычная река, а знаменитый город находился как раз с другого конца пролива. Влад, разглядывая берег, не видел ни стен, ни огромного купола Святой Софии, но знал, что всё это рядом - сразу за лесистым горным хребтом, вздымавшимся из воды.

Во время путешествия Влад много вспоминал отцовские рассказы про Константинополис, слышанные в детстве. Ведь сейчас княжич плыл тем же путём, которым его родитель двадцать два года назад возвращался домой от греков, к которым сбежал от султана. Двадцать два года назад родитель видел те же самые берега, и даже время года совпадало - осень.

"А если бы султан решил осаждать Константинополис сейчас? - вдруг подумал Влад. - Смогли бы греки отбиться?" Он подумал так и сам себе удивился, ведь размышление о том, смогут или не смогут греки отбиться, означало сомнение - сомнение, что святой город устоит в любом случае. Но как можно было сомневаться? Ведь речь шла о столице всего православного мира!

Влад знал, что городу покровительствует Божья Матерь, которая неустанно молит Сына простить православным и остальным христианам всяческие прегрешения и не наказывать. Отрок не раз слышал про это от священников, также утверждавших - если бы Константинополис пал, его падение стало бы страшным знаком, что Господь устал прощать и хочет воздать каждому по заслугам. Теперь Влад вспомнил слова священников и потому, проплывая на корабле мимо великого города, наконец, понял, что означали отцовы рассказы о старом больном василевсе, не могшем даже голову повернуть без посторонней помощи.

"Отец увидел, насколько город слаб, - сказал себе отрок. - И слова о том, что греки отбились из последних сил, были сказаны не просто так. Это значило, что чаша Господнего терпения почти переполнилась. Это значило - христиане совершили столько прегрешений, что в чаше осталось совсем мало места, и достаточно одной маленькой лжи, одного лёгкого проступка, чтобы Господь разгневался".

Влад помнил из рассказов, что отец, прибыв в Константинополис из султанского лагеря, испытывал странные опасения - опасался навредить грекам, проникнув к ним обманом. Раньше княжич не понимал, почему отец говорил так, а теперь получалось, что для опасений имелись все основания! Ведь тот обман, когда отец притворялся послом, мог стать последней каплей, которая переполнила бы чашу Господнего терпения! "А если последней каплей станет обман Яноша Гуньяди? - вдруг подумал Влад - Ведь Янош нарушил перемирие!"

У себя дома княжич много слышал о том, что турки "лживы и двуличны, как и все восточные люди". Было столько разговоров! Но почему-то сейчас эти "лживые и двуличные" турки оказались обмануты "честными и благородными" крестоносцами. Янош клялся, положив руку на Библию, что станет соблюдать перемирие. Он клялся, что прекращает все войны с турками на десять лет, а сам не вытерпел даже месяца. "Вот мой отец не обманул султана, - думал Влад. - Мой отец не захотел нарушить слово и привёз меня и Раду к туркам, как обещал. Может, это из-за Константинополиса?"

Конечно, причина казалась странной. "Если не отец, так кто-нибудь другой заставит чашу Господнего терпения переполниться, - рассуждал княжич. - Это неизбежно. А если неизбежно, то зачем жертвовать детьми? Зачем?" Отроку казалось, что в подобном случае даже самая привередливая совесть должна была успокоиться и не мучить родителя за то, что не отдал детей. А родитель всё-таки отдал! Что же им руководило? Неужели, совесть? А может, страх? Страх перед гневом султана. А может, и страх, и совесть одновременно?

Размышляя так, княжич Влад ещё не знал будущего, а вот государь Влад, совершавший паломничество в монастырь, уже знал судьбу великого города. Государь знал, что чаша Господнего терпения, в конце концов, переполнилась, и Константинополис пал. Хозяевами в этом городе стали мусульмане, а православный мир смотрел в грядущее с тревогой.

Государь Влад несколько раз посещал турецкий Константинополис, и всякий раз покидал его с тяжёлым сердцем, видя, что в городе царит запустение. Князь видел, что многие здания, разрушенные или сгоревшие во время последней осады, до сих пор не восстановлены. Видел, что храмы, даже не превращённые в мечети, остались без крестов. Видел, что в центре города появилось множество пустырей, заваленных мусором и заросших сорной травой, в которой устраивали себе лежбище стаи бродячих псов. Причём, передвигаясь по городу, государь Влад не мог не замечать запустения, потому что сорная трава пробивалась даже сквозь камни мостовых, и каждый камень словно стенал, рассказывая об утраченном величии.

Если б старший Дракул в своё время нарушил слово и не привёз султану своих детей, то младший Дракул, посещая Константинополис, наверняка испытывал бы чувство стыда. Однако старший Дракул сдержал слово, данное туркам, поэтому младшему было нечего стыдиться. Младший мог с полным правом сказать: "Падение великого города - не моя вина и не вина моего отца. Это вина Яноша Гуньяди, у которого не было ни страха, ни совести".

Государь Влад не имел оснований для стыда, поэтому вместо стыда рождалось чувство