вспомнил, кто же пел удалые песни на пирах, и подозрения, что эти песни не отражают правды, только усилились.

Удалые песни звучали не из уст воинов, а из уст певцов, которым полагалось развлекать государя и его гостей. Если же кто-то брался подпевать, то это всегда оказывались юнцы, ещё не бывавшие в походах. Старшие в это время молчали, но если раньше Влад думал, что они молчат из-за того, что степенному человеку не подобает горланить на пиру, то теперь спросил себя: "А вдруг они молчали потому, что не во всём были согласны с песней?" Получалось, что удалые песни сочиняет мечтатель, который после первого же большого сражения поймёт, как заблуждался. А вот опытный воин не станет петь о том, как приятно резать врагу горло. Опытный будет петь про походный костёр, про бескрайнее небо над головой, про покинутую семью и родной дом.

"А с чего я решил, что запах крови может пьянить? - размышлял Влад. - Ведь если задуматься, то запах крови по-настоящему пьянит только голодного зверя, да и то не всегда". Княжич прекрасно знал, что даже зверь не будет опьянён запахом крови своего сородича - зверь лишь испугается, озлобится или опечалится. "И человек, видя смерть собрата, должен испытать те же чувства, - понял отрок. - Должен испытать те же страх и печаль, но более сильные, потому что человек наделён разумом и способен видеть грань между добром и злом. А если людям всё-таки приходится убить, они стремятся забыть об убийстве, как эти воины-турки. Стремятся забыть, потому что воспоминание мучительно. Потому они и не хотят говорить, как убивали".

И всё же на корабле княжич нашёл такого воина, который с удовольствием рассказывал, как резал врагам носы, вёл счёт и довёл до ста пятидесяти четырёх. Воин говорил весело и улыбался во все зубы. Казалось, вот герой удалых песен, но, глядя в глаза удальцу, Влад ясно видел, что воин стоит на пороге безумия. "Этот турок уже разучился отличать добро от зла и скоро отучится различать друзей и врагов", - решил княжич, ведь весёлый воин не случайно сидел один, сам по себе, и пусть ему выказывали почтение, но подружиться с удальцом никто не стремился.

Воин показывал Владу длинный узкий мешок для воды и уверял, что мешок этот сделан из кожи, содранной с руки "гяура", то есть христианина. Мешок не имел швов. Один конец намертво стянули шнурком, а другой конец был завязан так, чтобы при надобности быстро развязать. Воин даже выпил из мешка и, усмехаясь, протянул его любопытному княжичу, предлагая угоститься. Влад помотал головой, но возмущения не выказал, прекрасно понимая, что воин нарочно подначивает, а другие турки смотрели на всё это и качали головами, будто спрашивали удальца: "Зачем же так? Пусть этот отрок принадлежит к неверным, но он гость султана".

Путешествуя морем, Влад и Раду плыли с султаном на разных кораблях. Очевидно, не такими уж важными "гостями" были дети румынского государя, но однажды, во время очередной стоянки султан позвал Влада к себе - позвал просто так, без причины.

Турецкий правитель сидел в шатре, установленном прямо на палубе, и казалось, совсем не страдал от качки. Наверное, он привык к ней, потому что даже по суше его всё время носили в паланкине, и корабль тоже стал для турецкого правителя паланкином, пусть и очень большим.

Хозяин шатра, всё так же облачённый в чёрную одежду, сидел на ковре среди подушек, а рядом - так, чтобы султан смог легко дотянуться правой рукой - находился низкий круглый столик. Столешница полностью скрывалась под серебряным подносом, а на подносе стоял серебряный кувшин и чаша-пиала. Лицо у султана было бледное, как будто с начала путешествия он ни разу не выходил на воздух. Тем не менее, правитель, несмотря на некоторую усталость, пребывал в хорошем настроении.

Влад помнил, что при встрече с султаном надо отвешивать поясные поклоны, однако искусство кланяться было для княжича так же ново, как турецкий язык, ведь до приезда в Турцию кланяться почти не приходилось. Даже на церковных богослужениях, когда все вокруг кланялись, членам княжеской семьи следовало лишь чуть пригибаться, поэтому в султанском шатре отрок поклонился неумело, и султан, увидев это, улыбнулся.

- Ты живёшь при моём дворе уже три месяца, а я до сих пор не спросил тебя, нравится ли тебе у меня, - произнёс правитель.

Наставник Влада, стоя за спиной у княжича, тихо перевёл эту речь, а Влад уже, достаточно знавший по-турецки, ответил:

- Благодарю за гостеприимство, великий султан. Я всем доволен.

Услышав, что отрок говорит по-турецки, султан снова улыбнулся:

- Мне сказали, что ты говорил с моими воинами.

Наставник Влада снова начал переводить, но эту фразу княжич понял и так:

- Да, великий султан, - ответил он.

- И что ты думаешь про моё войско? - спросил правитель.

- Я думаю, что твои воины - хорошие и добрые люди, - сказал Влад, - ведь они не станут убивать без веской причины.

Султан услышав это, необыкновенно развеселился. Он громко засмеялся, показывая зубы:

- Мои воины добрые и хорошие? Вот уж не ожидал услышать таких слов от христианина. Неожиданный ответ! Этим ответом ты напомнил мне твоего отца. Он тоже отвечал неожиданно.

Ободренный этими словами, Влад решил рискнуть:

- Я сказал тебе не всё, великий султан.

- Ты хочешь сказать мне что-то ещё про моё войско? - спросил турецкий правитель, взял со столика пиалу и немного отпил из неё. - Тогда говори.

- Когда я беседовал с твоими воинами, там был один воин, который мне не понравился, - произнёс княжич.

- Вот как? - султан явно готовился снова услышать что-то неожиданное, поэтому улыбался. - И чем же он тебе не понравился?

- Не сочти это обидой, великий султан, - сказал Влад и оглянулся на наставника, чтобы тот перевёл. - Тот воин не понравился мне потому, что он не видит разницы между животным и человеком. Для него люди, как бараны. Он режет их и ведёт счёт, и даже сделал себе мешок для воды из человеческой кожи. Разве человек может так поступать с человеком?

Султан, поняв, о чём говорит отрок, как-то странно ухмыльнулся:

- Значит, тот воин тебе не нравится? Ты боишься, что когда-нибудь он прирежет и тебя?

Влад пожал плечами:

- Я не знаю,