ощупывать.

Русобородый вернулся с балкона. Перед толстым незнакомцем опустился лифт, и из него вышел седобородый худощавый человек в узкой темно-зеленой одежде со свертком в руках.

– Вот и портной, – проговорил толстяк, указывая на вошедшего. – Теперь вам больше не понадобится этот черный плащ. Я не понимаю, как он попал сюда. Но нельзя терять времени. Поторопитесь! – обратился он к портному.

Старик в зеленом поклонился и, приблизясь, сел рядом с Грэхэмом. Держался он спокойно, но в глазах у него светилось любопытство.

– Моды сильно изменились, сир, – сказал он и покосился на толстяка. Потом быстро развернул сверток, и на его коленях зарябили яркие материи. – Вы жили, сир, в эпоху, так сказать, цилиндрическую, эпоху Виктории. Полушарие шляп. Всюду правильные кривые. Теперь же…

Он вынул приборчик, по размеру и наружному виду напоминающий карманные часы, нажал кнопку, и на циферблате появилась небольшая человеческая фигурка в белом, двигавшаяся, как на экране. Портной взял образчик светло-синего атласа.

– Вот мой выбор, – обратился он к Грэхэму.

Толстяк подошел и, встав около Грэхэма, произнес:

– У нас очень мало времени.

– Доверьтесь моему вкусу, – ответил портной. – Моя машина сейчас прибудет. Ну что вы скажете?

– А что это такое? – спросил человек девятнадцатого столетия.

– В ваше время портные показывали своим клиентам модные журналы, – ответил портной, – мы же пошли дальше. Смотрите сюда. – Маленькая фигурка повторила свои движения, но уже в другом костюме. – Или это. – И на циферблате появилась другая фигурка в более пышном одеянии.

Портной действовал очень быстро и нетерпеливо посматривал в сторону лифта.

Легкий шум – и из лифта вышел анемичный, похожий на китайчонка подросток, с коротко остриженными волосами, в одежде из грубой ткани светло-синего цвета; он бесшумно выкатил на роликах какую-то сложную машину. Портной отложил кинетоскоп, отдал шепотом какое-то приказание мальчику, который ответил гортанным голосом что-то непонятное, и попросил Грэхэма встать перед машиной. Пока мальчик что-то бормотал, портной выдвигал из прибора ручки с небольшими дисками на концах; эти диски он приставил к телу Грэхэма: к плечу, к локтю, к шее и так далее, около полусотни дисков.

В это время на лифте позади Грэхэма в зал поднялись еще несколько человек. Портной пустил в действие механизм, части машины пришли в движение, сопровождаемое слабым ритмическим шумом; затем он нажал рычаги и освободил Грэхэма. На него накинули черный плащ, русобородый подал ему стакан с подкрепляющей жидкостью; выпив ее, Грэхэм заметил, что один из новоприбывших, бледный юноша, смотрит на него особенно упорно.

Толстяк, нетерпеливо расхаживавший все время по залу, вошел под арку и направился к балкону, откуда по-прежнему доносился глухой, прерывистый гул. Коротко остриженный мальчуган подал портному сверток светло-синего атласа, и оба принялись всовывать материю в машину, растягивая ее так, как растягивали в девятнадцатом столетии рулоны бумаги на печатных станках. Затем бесшумно откатили машину в угол комнаты, где висел провод, закрученный в виде украшения. Включив машину, пустили ее в ход.

– Что они там делают? – спросил Грэхэм, указывая на них пустым стаканом и стараясь не обращать внимания на пристальный взгляд новоприбывшего. – Этот механизм приводится в движение какой-то энергией?

– Да, – ответил русобородый.

– Кто этот человек? – спросил Грэхэм, указывая рукой под арку.

Человек в пурпуровой одежде потеребил в замешательстве свою маленькую бородку и ответил, понизив голос:

– Это Говард, ваш старший опекун. Видите ли, сир, это трудно объяснить вам. Совет назначает опекуна и его помощников. В этот зал обычно разрешается доступ публике. Но в особых случаях это может быть воспрещено. Мы в первый раз воспользовались этим правом и закрыли двери. Впрочем, если угодно, пусть он сам объяснит вам.

– Как странно, – произнес Грэхэм. – Опекун! Совет!

Затем, обернувшись спиной к новоприбывшему, он спросил вполголоса:

– Почему этот человек так упорно смотрит на меня? Он месмерист?

– Нет, не месмерист! Он капиллотомист.

– Капиллотомист?

– Ну да, один из главных. Его годовое жалованье – полгросса львов.

– Полгросса львов? – машинально повторил удивленный Грэхэм.

– А у вас разве не было львов? Да, пожалуй, не было. У вас были тогда эти архаические фунты. Лев – это наша монетная единица.

– Но вы еще сказали… полгросса?

– Да, сир. Шесть дюжин. За это время изменились даже такие мелочи. Вы жили во времена десятичной системы счисления, арабской системы: десятки, сотни, тысячи. У нас же вместо десяти – дюжина. Десять и одиннадцать мы обозначаем однозначным числом, двенадцать или дюжину – двузначным, двенадцать дюжин составляют гросс, большую сотню; двенадцать гроссов – доцанд, а доцанд доцандов – мириад. Просто, не правда ли?

– Пожалуй, – согласился Грэхэм. – Но что значит кап… Как вы сказали?

– А вот и ваша одежда, – заметил русобородый, глядя через плечо.

Грэхэм обернулся и увидел, что сзади него стоит улыбающийся портной с совершенно готовым платьем в руках, а коротко остриженный мальчуган нажимом пальца толкает машину к лифту. Грэхэм с удивлением посмотрел на поданную ему одежду.

– Неужели… – начал он.

– Только что изготовлена, – ответил портной.

Положив одежду к ногам Грэхэма, он подошел к ложу, на котором еще так недавно лежал Грэхэм, сдернул с него прозрачный матрац и поднял зеркало. Раздался резкий звонок, призывающий толстяка. Русобородый поспешно прошел под арку.

С помощью портного Грэхэм надел комбинацию: белье, чулки и жилет, все темно-пурпурного цвета.

Толстяк вернулся от аппарата и направился навстречу русобородому, возвращающемуся с балкона. У них завязался оживленный разговор вполголоса, причем на лицах их выражалась тревога.

Поверх нижнего пурпурного платья Грэхэм надел верхнее из светло-синего атласа, которое удивительно шло к нему. Грэхэм увидел себя в зеркале хотя и исхудалым, небритым, растрепанным, но все же не голым.

– Мне надо побриться, – сказал он, смотрясь в зеркало.

– Сейчас, – ответил Говард.

Услышав это, молодой человек перестал разглядывать Грэхэма. Он закрыл глаза, потом снова открыл их: подняв худощавую руку, приблизился к Грэхэму. Остановившись, сделал жест рукой и осмотрелся кругом.

– Стул! – воскликнул Говард, и тотчас же русобородый подал Грэхэму кресло.

– Садитесь, пожалуйста, – сказал Говард.

Грэхэм остановился в нерешительности, увидав, что в руках странного юноши сверкнуло лезвие.

– Разве вы не понимаете, сир? – учтиво пояснил русобородый. – Он хочет побрить вас.

– А! – с облегчением вздохнул Грэхэм. – Но ведь вы называли его…

– Капиллотомист! Это один из лучших артистов в мире.

Русобородый удалился. Успокоенный Грэхэм поспешно сел в кресло. К нему тотчас же подошел капиллотомист и принялся за работу. У него были плавные, изящные движения. Он осмотрел у Грэхэма уши, ощупал затылок, разглядывал его то с одной, то с другой стороны; Грэхэм уже начинал терять терпение. Наконец капиллотомист в несколько мгновений, искусно орудуя своими инструментами, обрил Грэхэму