— Н-не помню. Вылетело из головы.

— Кем был открыт остров?

Брейтман задавал вопросы быстро, один за другим, так же, как стрелял из револьвера. Это были очень простые вопросы, но Герти к собственному своему смущению ощутил, что не может на них ответить. Ответы были очевидны и давно ему известны, но в тот момент, когда требовалось извлечь их на поверхность, Герти обнаруживал, что не может ничего произнести.

— На какой широте находится Новый Бангор?

— Стойте… Погодите…

— Какой у него флаг?

— Какое отношение всё это имеет ко мне?

— Когда вы узнали о существовании Нового Бангора?

— Давным-давно, в детстве.

— Откуда?

— Из учебника, надо думать, откуда ещё?

— Вы помните карты острова из учебника? Может, что-нибудь ещё? Норму климатических осадков? Количество выращиваемого в год сахарного тростника?

— Отстаньте вы от меня с дурацкими вопросами! — крикнул наконец Герти, вконец сбитый с толку и смущённый, — Что вам от меня надо?

Брейтман промокнул губы салфеткой.

— Мне надо, чтоб вы начали думать, — мягко сказал он, — И вы уже близки к этому. Не расстраивайтесь, сейчас вы пробиваетесь через своего рода ментальный барьер. Это нелёгкий процесс. Иногда даже страшный. Но неизбежный, если вы хотите взглянуть правде в глаза.

«Он попросту дурачит меня, — устало подумал Герти, не зная, что делать с револьвером, — Пускает пыль в глаза, пытается запутать. Для того и эти бессмысленные вопросы. Вот к чему он ведёт…»

— Продолжаем, — мягкость в голосе Брейтмана быстро уступила место жёсткому напору, — Вспомните то время, когда жили в Лондоне.

Герти вспомнил.

К его собственному удивлению это далось ему не без труда. Все воспоминания о Лондоне показались вдруг смазанными, тусклыми, как контуры на картине, которую повесили слишком близко от камина и краски на которой поплыли от жара. И сам Лондон на краткий миг вдруг показался ему картиной. Зыбкой и едва видимой картиной, которую он увидел в чужой квартире через мутное стекло. Он помнил гул трамваев на Пикадилли, помнил запах сырого лондонского рассвета, помнил беспокойные звоночки в канцелярии мистера Пиддлза, помнил густой угольный смог, стелющийся над неприветливой Темзой… Он помнил много вещей, но все эти вещи отчего-то отказывались соединяться друг с другом, как кусочки сложной головоломки, которая упала с каминной полки и разбилась на тысячу фрагментов.

Что ж, это было ожидаемо. За три месяца, проведённых на острове свежие впечатления успели полностью перекрыть воспоминания о лондонской жизни, которая уже казалась ему далёкой и блёклой, будто выцветший холст в позолочённой и порядком рассохшейся раме.

— Воспоминания не кажутся вам смазанными?

— Немного, — натянуто произнёс Герти, не желая признаваться в этом даже самому себе, — А вы откуда знаете?

— Это влияние острова. Так обычно и происходит.

— Что происходит? И что с моей памятью?

— С вашей памятью всё в порядке, — грустно улыбнулся Брейтман, — Всё дело в острове. Вы только что начали ломать его собственную защиту. Ту самую, которой он оцепил ваше сознание. Продолжайте вспоминать, мистер Уинтерблоссом. Вы часто читали газеты в своей прежней жизни?

— Да.

— Попытайтесь вспомнить какую-нибудь новость о Новом Бангоре. Любую, пусть даже самую незначительную.

Герти попытался.

И ничего не вспомнил.

Это было удивительно, он всегда с удовольствием читал газетные заметки, посвящённые колониальному быту. Новости о постройке первой железной дороги в Индии, описание быта аборигенов с Британских Виргинских остров, дневники покорителей Тринидада и Антигуа. Не раз, читая их, он воображал себя то не знающим жалости охотником с островов Юнион, идущим по следу легендарного белого ягуара, то негоциантом, добывающим слоновью кость в устье Ориноко, то капитаном, беспечно преодолевающем шторма Южной Австралии.

Лондонская канцелярия мистера Пиддлза была бедна на события. Герти работал допоздна, до тех пор, пока стрёкот бесчисленных пишущих машинок не превращался в скрежет, от которого ломило виски, а аккуратные бланки одним своим видом вызывали мигрень. Газету он читал лишь урывками, десять минут за ланчем и полчаса после работы, трясясь на жёстком сидении омнибуса. Газеты часто писали о колониях, находя в этой теме отдушину для читателя, с точки зрения которого Европа давно превратилась в слишком тесный, слишком грязный и слишком грязный дом, к тому же, то и дело сотрясаемый подземными толчками. Давясь остывшим чаем и корпя над формулярами, Герти не раз представлял себя бронзовым от загара гребцом где-нибудь у берегов Новой Гвинеи или следопытом, исследующим таинственные, кишащие мятежниками, острова Питкэрн. Именно поэтому он испытал ни с чем не сравнимую радость, увидев в руке мистера Пиддлза своё новое назначение. Новый Бангор. Другая сторона света. Остров в самом центре Полинезии, до сих пор не укрощённой и дикой, но мал-помалу подчиняющейся белому человеку…

Цепко поймав это воспоминание, Герти отчего-то вместо радости ощутил болезненную неуверенность. Как человек, попытавшийся схватить бабочку, но в последнюю секунду цапнувшего пальцами зло гудящего шершня. В этом воспоминании было что-то не так.

Он явственно помнил свою радость от нового назначения, но отчего-то, хоть убей, не мог вспомнить ничего о самом острове. Он не припоминал ни единой газетной статьи, а ведь газеты не могли обойти своим вниманием столь большую территорию, являющуюся истинной жемчужиной в богатом созвездии Британской Короны. Но ведь газеты должны были писать о нём! С чопорной газетной индифферентностью сообщать о планах на урожай этого года и назначениях чиновников колониальной администрации, перечислять возведённые памятники и именовать вошедшие в порт корабли… Герти не мог вспомнить ни единой статьи, посвящённой Новому Бангору.

Он попытался вспомнить карту Полинезии, висящую в его лондонской гостиной. Герти недаром был на хорошем счету на службе, он обладал прекрасной зрительной памятью и легко мог воспроизвести сложный узор, сложенный из многих островов южного полушария. Он хорошо помнил контуры Соломоновых островов, Новой Зеландии, Науру, Южного Уэльса. При должной концентрации можно было восстановить абрис Тасмании, островов Савидж, Норфолк, Картье… Не было среди них лишь одного. По какой-то причине Герти, как ни напрягал память, не мог вспомнить очертаний Нового Бангора. Они смылились, истёрлись, растаяли, растворились, рассыпались…

Герти вдруг сделалось жутко. Настолько, что револьвер пришлось вернуть в карман, чтоб Брейтман не заметил, как подрагивают держащие его руки.

— В чём дело? — с преувеличенным беспокойством осведомился Брейтман, пощипывающий свой бисквит, — Вы выглядите не очень-то обнадёженным. Плохие воспоминания?

Герти потребовалось добрых полминуты, чтоб собраться с мыслями и посмотреть ему в глаза.

— Я не помню.

— Попробуйте вспомнить хоть что-нибудь. Ведь не может вся Англия бойкотировать такой большой остров! Должно быть что-то. Разговоры на улицах. Споры сослуживцев. Скучные воспоминания ветеранов.

Герти попытался вспомнить, и вновь безо всякого результата. Память, хранившая в себе тысячи самых разнообразных мелочей, готовая отозваться на знакомый звук, при упоминании Нового Бангора отчего-то хранила самое зловещее молчание.

Это было страшнее всего. Часть его памяти попросту исчезла, а он даже не заметил, как и когда. Что-то вторглось в его разум, стерев