Вот такие разговоры вел я со своим сердцем, но вдруг сама мысль о том, что каждый следующий день будет повторять минувший, показалась мне досадной: неужели никогда более в моей жизни не случится ничего, кроме привычного и обыденного! Человеческое сердце неразумно и не хочет довольствоваться своей долей, оно старается смутить и растревожить человека, посеять в нем беспокойство – так и мое сердце досаждало мне. Но вот опять наступила осень, воды в реке разлились, ласточки выныривали из ила, чтобы неутомимо носиться в воздухе, и здоровье царской дочери стало поправляться – она заметно окрепла, начала улыбаться и больше не жаловалась на боль в груди. Мое ж сердце устремлялось вслед уносящимся ласточкам, и я наконец взошел на корабль, чтобы подняться вверх по реке и увидеть Фивы. Фараон изволил отпустить меня и велел приветствовать на обоих берегах реки от его имени тех новопоселенцев, между которыми были разделены земли, отнятые у ложного бога. Еще он посылал свой привет учрежденным им школам; фараон надеялся, что по возвращении я смогу рассказать ему много приятного.

Вот почему я останавливался у многих селений и призывал к себе для бесед старейшин. Путешествие оказалось не столь тягостным, как я опасался: царский вымпел реял на мачте, постель моя под навесом была мягка, а текущий навстречу водный поток не приносил с собою мух. Мой повар следовал за мной на кухонной барке, и туда сносились подношения со всех селений, так что я не знал недостатка в свежей пище. Но когда ко мне приходили земледельцы, я видел, что мужчины худы как скелеты, женщины смотрят затравленно и пугаются каждого звука, а у детей болезненный вид и ноги их искривлены. Эти люди показывали мне свои закрома, не заполненные и наполовину, и свое зерно в красных метинах, словно окропленное кровью. Они говорили мне:

– Сначала мы думали, что это от нашего неумения, оттого что никогда прежде мы не возделывали земли. Мы думали, что сами виноваты в том, что урожаи наши скудны, а скот гибнет, но теперь мы знаем, что эта земля, которую фараон роздал нам, проклята и всякий возделывающий ее тоже проклят. По ночам невидимые ноги вытаптывают посевы, невидимые руки ломают посаженные нами фруктовые деревья, скот гибнет беспричинно, водные каналы засоряются, а в колодцах мы находим падаль, так что даже в питьевой воде мы испытываем нужду. Многие бросили свою землю и вернулись в города – еще беднее, чем были, проклиная фараона и его бога. Но мы остались ради нашей веры, мы уповаем на магические кресты и письмена, которые фараон прислал нам, – мы прикрепили их к шестам на полях, дабы защитить посевы от саранчи. Но Амон сильнее фараона, и ничто нам не помогает, хоть мы и молим усердно его бога о помощи. Наша вера тоже слабеет, долго мы не выдержим и скоро бросим эту проклятую землю, пока все не умерли – как многие наши жены и дети…

Я посетил школы, где учителя, завидев на моей одежде крест нового бога, поспешно прятали свои палки и творили знак Атона, в то время как дети сидели со скрещенными ногами на молотильных дворах, уставясь на меня вытаращенными глазами и забывая за этим занятием утирать носы. Учителя говорили мне:

– Мы понимаем, что нет более безумной затеи, чем научить читать и писать всех детей, но чего не сделаешь ради фараона, которого мы любим, он для нас отец и мать, и его мы почитаем как сына бога Атона. И все же мы, ученые люди, наносим урон своему достоинству, сидя на молотильных дворах с сопливыми детьми и чертя уродливые значки на песке, – ведь у нас нет ни табличек, ни тростниковых перьев, впрочем этим новым письмом все равно нельзя выразить всю ту мудрость, которую мы многими мытарствами и немалой ценой стяжали. Что касается жалованья, то его мы получаем нерегулярно, а родители учеников платят нам неполною мерою, пиво их жидко и кисло, а масло в кувшинах прогоркло. Но мы не отступимся, дабы фараон воочию узрел, что невозможно научить всех детей чтению и письму, ибо только лучшие могут постигнуть это, те, чьи головы воистину податливы. Также, по нашему мнению, глупо учить писать девочек – такого не бывало от века, и мы полагаем, что царский писец начертал об этом по ошибке, что с очевидностью показывает негодность и несовершенство нового письма!

Я не преминул испытать их собственные познания и остался весьма недоволен, впрочем еще меньше радовал меня вид их отекших лиц, их бегающие глаза – эти учителя были вконец опустившиеся писцы, которых никто не хотел брать к себе на службу. Они были неумны и носили знак Атона только ради куска хлеба, и если находились среди них похвальные исключения, то это были именно исключения, а одна ласточка весны не делает.

Земледельцы же и старейшины клялись именем Атона и говорили:

– Синухе, господин наш, попроси за нас фараона, пусть он снимет с нас хоть это бремя, эти школы – с ними мы точно не выживем! Наши сыновья возвращаются домой все в синяках от битья и с вырванными клоками волос, а эти ужасные учителя ненасытны, как крокодилы, и объедают нас дочиста – им никогда не бывает довольно, хотя наш хлеб и пиво они поносят и из года в год вымогают у нас жалкую медь и шкуры скота, чтобы покупать себе вино; а когда мы работаем в поле, они приходят в наши дома и развлекаются с нашими женами, говоря, что такова воля Атона, ибо в его глазах нет различия между одним человеком и другим, между одной женой и другой!

Я ничем не мог помочь им, ведь мне было поручено лишь приветствовать их от имени фараона. Посему я отвечал:

– Фараон не может все делать за вас. Тем более что вы сами кое в чем виноваты, раз Атон не хочет благословить вас и вашу землю. Слышал я, что вы жадны, что не пускаете детей в школы, заставляя работать на полях, и, пока ваши сыновья копают канавы, вы сами валяетесь и бездельничаете. Что касается ваших жен, то их благонравию я тоже не могу помочь: они сами выбирают, с кем развлекаться. Поэтому, глядя на вас, я стыжусь пред лицом фараона: он возложил на вас великое дело и оделил сверх всякой