Шрифт:
Закладка:
О 16 июле, как о дате принятия решения, говорит и Г. П. Никулин: «Состояние наше было очень тяжелое. Мы с Юровским ждали какого-нибудь конца. Мы понимали, конечно, что какой-нибудь конец должен наступить. И вот в одно прекрасное время… да, утром 16-го июля Юровский мне говорит: «Ну, сынок, меня вызывают туда, в президиум исполкома к Белобородову, я поеду, ты тут оставайся». И так часика через три-четыре он возвращается и говорит: «Ну, решено. Сегодня в ночь… Сейчас город объявляется на осадном положении, уже сейчас же. В эту ночь мы должны провести ликвидацию… должны ликвидировать всех»{992}.
Это свидетельство Никулина, пропитанное, как и свидетельство Кудрина, ложью, интересно одним: датой 16 июля как времени окончательного решения.
Таким образом, мы имеем множество свидетельств, что приказ об убийстве Царской Семьи был передан в Екатеринбург лишь 16 июля 1918 года, т. е. за сутки до убийства.
Но здесь возникает законный вопрос: каким образом за такое короткое время можно было не только подготовиться к убийству, но и выбрать место уничтожения трупов и разработать мероприятия по заметанию следов преступления? Понятно, что все это сделать за такой короткий срок — невозможно.
В связи с этим имеются свидетельства, что Юровский появлялся в урочище «Четыре Брата» и на площадке возле открытой шахты, то есть там, где уничтожались тела Царской Семьи и ее приближенных, за несколько дней до 17 июля. Так, крестьянин деревни Коптяки М. А. Волокитин показал на следствии: «Я хорошо помню, что в первых числах июля месяца я шел той дорогой, что идет из Коптяков. На этой дороге я встретил трех всадников, ехавших верхами в седлах. Два из них были мадьяры. Они были в австрийской солдатской одежде. Третий был Юровский, которого я хорошо знал. В руках у Юровского я видел простой плотничий топор. Встреча эта произошла у нас в 4 дня. Ехали они к переезду № 184 (к Коптякам). Юровский еще перекинулся со мной несколькими словами, спросил меня, много ли ягод. Я не могу припомнить, какого именно числа произошла эта моя встреча с Юровским, но я убежден, что это было еще тогда, когда я не слышал об убийстве Государя Императора, и незадолго до того дня, когда большевики объявили об этом официально в газетах»{993}.
Эти показания Волокитина подтверждаются показаниями горного техника И. А. Фесенко. Фесенко показал следствию, что он в урочище «Четырех Братьев» по заданию Верх-Исетского завода занимался разведкой местонахождением руд посредством рытья шуфтов. При нем находилось несколько человек рабочих, преимущественно жителей Верх-Исетского завода. 11 июля 1918 года он, Фесенко, ради забавы сделал надпись химическим карандашом на одной из берез: «11 июля 1918 г. горный техник Фесенко». Позже эта береза со следами копоти будет обнаружена следствием прямо на площадке возле открытой шахты. Однажды во время работ в местности «Четырех Братьев» он увидел ехавших верхом комиссара Юровского и с ним каких-то двух людей, один из которых был пленным австрийцем. Юровского Фесенко знал, так как, по его словам, тот был известным человеком в городе, а про второго бывшие с ним рабочие сказали, что это был Ермаков. Было это около 17 часов, а точной даты Фесенко не помнил, но уверял, что это было либо около 11 июля, «либо после этого числа, но только знает, что именно в эти числа»{994}.
То есть, исходя из слов Фесенко, речь идет о ближайших к 11 июля днях, либо 9—10, либо 12–13. Встретясь с Фесенко, Юровский спросил его, чем он здесь занимается. Фесенко ему ответил, что занимается разведкой руд. Тогда Юровский его спросил, можно ли будет проехать по этой дороге на Коп-тяки и далее на автомобиле-грузовике, и при этом объяснили ему, что им надо будет провезти 500 пудов хлеба (т. е. 8 тыс. кг). Фесенко ответил, что проехать можно, так как дорога хорошая. Ответил он им просто так, не думая, так как дорога на самом деле была плохая. Проехав в сторону Коптяков, Юровский и Ермаков вскоре вернулись, а австрийца с ними уже не было.
И. Ф. Плотников полагает, что и в показаниях Волокитина, и в показаниях Фесенко описывается одна и та же встреча с Юровским. «Н. А. Соколов, — пишет он, — заключил, что речь идет о двух поездках Юровского в смежные дни — 14 и 15 июля, сначала в поисках дороги, пути проезда к шахте (второе показание), а на следующий день — уже по известному ему пути. Могло быть и так, но, с нашей точки зрения, скорее всего, речь идет об одной и той же поездке Юровского. Человеку, в те дни очень занятому подготовкой убийства, вряд ли надо было дважды осматривать шахту и путь к ней от железнодорожного разъезда. Расхождения же в показаниях — несущественны. Допрос проводился спустя год, летом 1919 года, свидетели что-то могли запамятовать»{995}.
Мы были бы готовы согласиться с И. Ф. Плотниковым и с его очередным «запамятованием», но все обстоит не так просто. Имеются сведения, что Юровский был в урочище «Четырех Братьев» не до убийства, а после — 17 июля. И хотя мы также склоняемся к мнению, что Юровский готовил место для сокрытия следов преступления загодя, мы не можем, в силу объективности, игнорировать эти показания, как делает это И. Ф. Плотников.
Когда Юровский и Ермаков уезжали в сторону города, им навстречу встретилась местная жительница М. В. Ускова, возвращавшаяся к себе на дачу. Она сообщила Фесенко, что в городе паника и что красные доживают последние дни. Допрошенный муж Усковой И. В. Усков показал следующее: будучи домовладельцем г. Екатеринбурга и опасаясь большевиков, он скрывался от них на покосах в 25 верстах от Екатеринбурга на железнодорожной станции Исеть. Его временами тайком навещала жена М. В. Ускова, которая привозила ему пищу. 15 июля 1918 года Усков вернулся к себе домой и обнаружил, что его вызывают повесткой в ЧК, находившийся в Американской гостинице. Причем дата вызова на повестке значилась 12 июля. Не зная, являться ли ему в ЧК или нет, Усков обратился за советом к своим знакомым из советского комиссариата по снабжению, и те ему сказали, что пока являться в ЧК не надо, а пусть он через день, то есть 17 июля, пришлет свою жену к ним за ответом. Усков так и сделал и, попросив жену явиться через день к своим знакомым из комиссариата по снабжению, уехал опять на станцию Исеть.
Через день, 17 июля, М. В. Ускова
