все такие машины. Из него не спеша вылезли два человека. Зрение Антона обострилось до предела и даже в полумраке слабого уличного освещения он вдруг увидел то, что заставило его промокшие напрочь ноги задрожать и мокрые волосы на голове подняться. В свете желтого фонаря он вдруг увидел лица тех, кто был тогда у него дома, лица, которые он смог рассмотреть из окна, лица тех, кто с оружием зашел сегодня к нему в дом. Снова желание выскочить из своего укромного места, броситься, повизгивая как Нюра туда, к ментам, тыкать пальцем в одну и во вторую мерзкую физиономию, чтобы их арестовали, чтобы засадили в тюрьму, чтобы расстреляли, повесили, зажарили на электрическом стуле! Но мысли его остались мыслями и бурное желание первых секунд угасло в нем окончательно после того, как каждый из этих двоих за руку поздоровался со стоявшими на входе милиционерами.

Они долго рыскали по дому. Он видел, как включался и выключался в разных комнатах свет, как наверху, на чердаке, гулял по потолку и окнам луч фонаря. Уехали они где-то через час. Уехали вместе – и черный джип и последняя милицейская машина. С ними исчезли и последние зеваки. Даже Нюра, наконец-то заткнув свой визгливый рот, бесследно растворилась в дымке ноябрьской непогоды.

Было уже начало девятого (он слышал звук отправлявшейся от перрона восьмичасовой электрички на Петербург), когда Антон решился наконец-то вылезти из своего укрытия. Все события дня развивались с такой скоростью, что покидая в спешке дом, он не успел захватить с собой ничего. Конечно иллюзий насчет того, что там что-то осталось после того, как там побывала такая толпа непонятного люда и особенно Нюра у него не было. Но он знал одно место, где деньги были. Это был сарай. На большой полке с инструментом, в самом углу, под куском рубероида у него был тайник – небольшая пластмассовая коробка из-под игрушечного робота, куда прятал он остававшуюся сдачу и деньги с завтраков. Денег там, конечно, было немного, но любые деньги в текущих обстоятельствах были для него спасениям. Да и промокшая насквозь одежда и обувь требовали от него переодеться, а еще лучше – залезть под теплое одеяло, хотя бы ненадолго, хотя бы на пару часиков. Ведь до утра в его дом уже точно никто не придет.

Пригнувшись, он вышел на тропинку, которая вела к ним на участок с другой стороны и осмотрелся по сторонам. Никого не было видно, ничего не было слышно. Он сделал несколько шагов по направлению к калитке, он почти дошел до нее, почти потянул рукой за ее проржавевшую ручку, но новый звук заставил его застыть на месте. Звук этот донесся до него как раз из сарая, в который он и намеревался первым делом заглянуть. Он бросил сумку на землю и быстро опустился рядом на корточки. Сарай находился за домом и свет фонаря с улицы не освещал его, но то что там кто-то был не вызывало у него уже никаких сомнений. Антон сделал несколько шагов влево и опустился в голые кусты, которые росли рядом с калиткой. Из сарая послышался новый звук. В этот раз толи тонкий тихий голосок, толи слабое повизгивание, будто в сарае рыскала, раскапывая что-то своим пятаком, свинья. «Может залезла чья-то собака?» – промелькнуло в голове Антона, но в этот самый момент дверь сарая вдруг приоткрылась и оттуда показалась человеческая голова. Нюра! Зубы Антона заскрипели от злости. Эта старая манда залезла в их сарай и пыталась что-то там отыскать! Его деньги? Но как она узнала о тайнике?! Он сидел неподвижно с затаенным дыханием, боясь, что даже малейший звук может долететь до чуткого слуха всегда всё слышавшей и знавшей Нюры. А уж если о нем узнает Нюра, то о нем узнают все! Новое повизгивание, в этот раз больше похожее на человеческий голос, нежели на свиной. Через секунду Нюра вывалилась из сарая с каким-то большим предметом в руках и медленно, в раскорячку, двинулась в его сторону. Сердце Антона замерло. Он сидел в метре от этой калитки, за голыми, сбросившими все листья кустами. С такого расстояния было сложно его не заметить. Он пригнулся еще ближе к земле, его щека уже касалась мокрого колена. Вот Нюра вышла на вымощенную плиткой дорожку. В свете бившего с улицы желтым светом фонаря стало видно, что тащила она в своих руках. Это была бензопила. Их старая советская «Дружба». Ее шина с натянутой на нее цепью, ее двигатель, с подвешенным на нем стартером, ее ручки, в которые вцепилась она своими грязными пальцами. В свете этого фонаря Нюра с бензопилой не была похожа на человека, она была похожа на какого-то монстра со здоровенным, покрытым бородавками членом, под которым висел похожий на здоровенные яйца двигатель. Кряхтя и повизгивая, монстр медленно двигался на него, клац-клац-клац постукивал с каждым шагом стартер по металлическим яйцам, буль-буль-буль булькало в бензобаке животворящее семя. Вот монстр подошел к калитке, вот новое повизгивание в котором Антон смог уже разобрать «ой, матушки, тяжелая-то какая, ой-ой-ой», скрип калитки. Вот монстр проклацал яйцами рядом, бородавчатый член провел по кустам за которыми сидел Антон, чуть не задев его, и вдруг… тишина. Ушла?! Но нет, через несколько секунд бензопила с грохотом опустилась рядом. «Ой, матушки, ой, тяжелая-то какая!» – пропищал в этой полной ноябрьской тишине ее голос. Осторожно, стараясь не дышать и не издавать ни малейшего звука, Антон начал поворачивать голову в ее сторону. Видела он его или нет? Может стоит над ним, пытаясь рассмотреть? А может уже бежит куда-то для того, чтобы рассказать всему оставшемуся в живых свету, что «сыночек-то жив». Но нет! Она неподвижно стояла прямо над ним. Он видел, как повернулась она к дому, как наклонила голову и несколько раз перекрестилась, произнося что-то вроде «боженька» и «простит меня», произнесла смотря туда, где на полу не успели еще высохнуть лужи человеческой крови. Эта Нюра, эта каракатица, этот монстр со здоровенным стальным хером, украл у них бензопилу и тут же думает о боженьке, как это мило! Антона уже раздирало от злобы, появилось дикое желание встать и сделать что-то, желание, которое он пытался в тот момент задушить в себе нечеловеческими усилиями.

Через минуту Нюра снова вцепилась пальцами в ручки бензопилы и двинулась дальше. Но что-то вдруг схватило ее сзади за старый, испачканный в угле и курином помете ватник. Она вильнула своей жирный задницей, пытаясь освободиться от зацепившей ее ветки