Впервые Гельвеция появилась в XVII веке в спектакле некоего Иоганна Каспара Вайссенбаха. Не знаю другого случая, когда театральный персонаж на века стал символом целой страны! Истины ради заметим, что представление было уникальным: в нем участвовали более ста актеров-любителей, сыгравших 200 ролей более чем для трех тысяч зрителей.

Женщина в развевающемся платье с копьем и щитом, на котором изображен швейцарский флаг, с венком на голове — символом единства всех кантонов — так полюбилась швейцарцам, что они решили: Гельвеция отныне станет символом Швейцарии для всех людей, вне зависимости от их взглядов и религиозной принадлежности.

И когда профессор Бодмер решил назвать свой кружок «Гельветическим обществом», он тем самым как бы утверждал, что его общество объединяет всех, что оно служит будущему Швейцарии — тому прекрасному времени, когда все будут равны.

Иоганн Якоб Бодмер — один из любимых педагогов Песталоцци. Наш герой ходил на все его лекции, после которых ловил преподавателя в коридоре, чтобы просто поговорить. Бодмер любил своего студента и в общении ему не отказывал.

…С позднего портрета кисти Антона Граффа на нас смотрит усталый человек, невероятно похожий на любимого мною и всеми Владимира Абрамовича Этуша. Портрет написан в то время, когда профессор почти безвылазно жил в своей усадьбе, куда уехал после смерти жены и детей. Занимался только литературой, причем писал, кажется, во всех монументальных жанрах: эпические трагедии и поэмы, прозу, переводил Гомера и Мильтона. Любил в литературе все эпохальное и мощное.

Во время знакомства с Песталоцци Иоганн Якоб Бодмер был настолько известен и уважаем, как литератор, что вполне мог претендовать на звание «живого классика». Однако время прислушиваться к медным трубам, видимо, для него еще не пришло. И, несмотря на преклонный возраст — в 1764 году ему исполнилось 66 лет, — он был очень активным человеком. Тишине писательского кабинета он пока еще предпочитал дискуссии со студентами, споры о неясном, но, без сомнения, прекрасном будущем Швейцарии.

Песталоцци внимал каждому его слову. Что бы ни говорил профессор — все казалось безусловно правдой, непререкаемой истиной.

Кружок собирался раз в неделю. Встречи проходили по одному и тому же сценарию: Бодмер читал доклад либо на политические темы, связанные с текущим моментом, либо — на темы морали.

Потом происходило яростное, но довольно странное обсуждение.

Взгляды на будущее «Гельветической республики», на необходимость предоставить больше прав и крестьянам, и рабочим, — у всех участников кружка были примерно одинаковыми. Поэтому спорили не друг с другом, а с некими врагами, находящимися за пределами кружка. Им, невидимым, доказывали то, что всем присутствующим было и так понятно.

Когда мы говорим о «Гельветическом обществе», надо понимать, что, с одной стороны, его члены ощущали себя вполне революционерами: они были резки в высказываниях и бесстрашны. Но — с другой — вся их деятельность заключалась в бесконечных разговорах и спорах не столько друг с другом, сколько — с невидимыми оппонентами.

В своих докладах Бодмер не раз повторял, что основным средством преобразования общества является воспитание.

«Только люди, воспитанные по-новому, в новой системе образования, могут построить то государство, о котором мы все мечтаем!» — регулярно, но с первозданной страстью повторял профессор.

Песталоцци впервые встретил человека — да еще такого авторитетного! — который настолько полно разделял его взгляды. Понятно, что это придало ему уверенности в верности собственной позиции.

Иногда традиционный порядок проведения заседаний кружка нарушался: читали Руссо.

Дело в том, что Бодмер считал величайшей книгой современности повесть Жана Жака Руссо «Эмиль, или О воспитании», которая за три года до описываемых нами событий была публично осуждена на казнь и сожжена. И иногда профессор просил своих учеников почитать книгу вслух — у него откуда-то сохранился экземпляр запрещенной книги, — а потом обсудить прочитанное.

«Гельветическое общество» сыграло в жизни нашего героя важную роль, в первую очередь потому, что он убедился в правильности собственных взглядов и выводов и развил их.

И главным учителем его в это юношеское время был даже не глубоко почитаемый Бодмер, а Жан Жак Руссо.

Фигура Руссо и его книга «Эмиль, или О воспитании» сыграли в жизни нашего героя не просто большую, а вполне можно сказать — определяющую роль.

«Как только появился его [Руссо] „Эмиль“, я, со своей, ничего общего с практической жизнью не имеющей мечтательностью, был до энтузиазма захвачен этой, в такой же мере непрактичной, книгой грез»[22], — вспоминал впоследствии наш герой.

Все, что в своей жизни делал Песталоцци-педагог, он неизменно поверял «грезами» Руссо и теми выводами, которые делали во время обсуждений в «Гельветическом обществе».

Некоторые исследователи даже полагают, что Песталоцци назвал своего сына Жаном Жаком в честь Руссо. Это не так. Сына звали Яков. Но иногда Песталоцци, действительно, называл его Жан Жак, видимо, мечтая, чтобы он вырос таким, как Руссо.

«Эмиль» — это одновременно и педагогический трактат, и художественное произведение. То есть в нем действуют живые герои, вступающие в человеческие отношения, и тут же высказываются мощные, революционные для своего времени, педагогические идеи.

Если совсем попросту: что делает автор романа? Он излагает свои взгляды, стараясь при этом выстроить интересный для читателя сюжет.

Этот же прием использовал Песталоцци, когда писал свое первое крупное произведение «Лингард и Гертруда», которое принесло ему всеевропейскую славу. И вообще влияние «Эмиля» и на этот, и на последующие произведения Песталоцци — огромно.

Если мы хотим разобраться в феномене швейцарского гения, придется чуть ближе познакомиться с гением французским и его книгой.

Конечно, нельзя сказать, что без Руссо не было бы Песталоцци. Это будет хоть и красивым, но явным преувеличением. Но то, что без влияния Руссо Песталоцци был бы иным — это безусловно.

Вот как наш герой оценивал мощность воздействия на самого себя идей Руссо: «Ожившая благодаря Руссо идеалистически обоснованная система свободы пробудила во мне фантастическое стремление к более широкому, плодотворному для народа кругу деятельности»[23].

Что же так потрясло нашего героя в книге и судьбе того, кого наш великий Пушкин называл «Защитник вольностей и прав»?

Самое главное, что проповедовал Руссо, — это концепция естественного воспитания. Другими словами: педагог должен непременно учитывать природу, интересы самого ребенка. Поэтому никаких телесных наказаний — все строится на уважении к ребенку и любви к нему. Воспитание должно быть абсолютно свободным.

Руссо вообще считал, что воспитание и обучение — это самостоятельное накопление жизненного опыта. Самостоятельное — вот ключевое слово. Педагог — лишь помощник.

По сути, это