— Итак, чем мы можем распорядиться? — вслух спросил самого себя.

На чистом листе бумаги он нарисовал незамкнутый извилистый круг.

«Пусть это будет мозг. Но пока я не стану трогать ни его, ни его отделов. Ограничусь нижним — спинным. Вот сердцевина серого вещества спинного мозга... — На бумаге появился заштрихованный мотылек. — Скопление нервных клеток — их свыше миллиона... Последнюю, периферийную, часть штриховать не буду, она белая...»

Двумя пунктирными линиями «мотылек» соединился вверху с большим извилистым незамкнутым кругом. Стрелочками Григорий обозначил направление прохождения возбуждения.

«Приблизительно так выглядит схема рефлекторной дуги. Но не будем пока углубляться... Если подниматься по стволу вверх, доберемся до продолговатого мозга, до ретикулярной, или сетчатой, формации. Это около двухсот тысяч крупных и пять миллионов мелких клеток. Стоп, Гриша! Остановись! Тебе нужна лишь одна-единственная пара волокон. Ее-то и надо воссоздать...»

Полистал записную книжку, открыл последнюю страничку, куда сразу после защиты диплома вписал слова академика Павлова как завет и наставление — не кому-нибудь, себе. Каждый раз, когда перед ним возникала новая проблема, Григорий неспешно, останавливаясь на каждом слове, перечитывал слова великого ученого:

«Человек есть, конечно, система (говоря более грубо, — машина), которая, как и всякая другая в природе, подчиняется неминуемым и единственным для всей природы законам; но система, в горизонте нашего современного научного видения, единственная по наивысшей саморегуляции... Система (машина) и человек со всеми его идеалами, стремлениями и достижениями — какое, казалось бы, на первый взгляд, жуткое, дисгармоничное сопоставление! Но так ли это?»

«В том-то и дело, что нет, — вздохнул Григорий. — Да‑а, насколько легче, проще, необременительней была бы моя жизнь, если бы не вторая половина столетия...»

В шестьдесят первом году Савича ночью буквально «втиснули» в самолет, не слушая его возражений. Сам Олияр прикатил домой на машине, поднял с кровати, ткнул в руки конверт, на котором Петр Яковлевич нацарапал загадочные слова: «Распечатать после прибытия к месту назначения».

В Шереметьевском аэропорту Григорий, поеживаясь от утренней прохлады, распечатал конверт, прочитал: «Вам необходимо прослушать лекцию немецкого кибернетика Штейнбуха. Прошу быть внимательным. Ваш отчет буду слушать вместе с коллективом».

Найдя в конференц-зале свободное место, Григорий сел, уставился в седоватого, с высоким лбом и длинным носом лектора. Ничего особенно интересного он не услышал. Его поразила лишь одна из последних фраз Штейнбуха: «Я не согласен с утверждением, что отцом кибернетики является Норберт Винер. Я считаю основателем этой науки Ивана Павлова». Вот таким образом начало века отозвалось в его второй половине...

Тогда Григорий негодовал, что его оторвали от работы, от экспериментов. Перед выступлением-отчетом в лаборатории перечитал книги нескольких авторов, наткнулся на высказывание Эшби: «Инженеру дается опечатанный ящик с входными клеммами, к которым он может подвести любое напряжение, импульсы, другие воздействия по своему усмотрению, и с выходными клеммами, на которых ему дается возможность наблюдать все, что он сумеет. Он должен сделать относительно содержимого ящика все выводы, какие только может».

Испытанный прием, получивший название «черный ящик». Или — немного общо — постичь и понять работу неизвестной системы, прибегая к различным воздействиям на нее.

Отбросим детали и тоже общо оценим работу Павлова. Введя стеклянную трубочку в слюнную железу, ученый прибегал к различным способам раздражения на «входе» пищевых, слуховых, зрительных, осязательных рецепторов... Тем временем внимательно и придирчиво изучал и анализировал ответы на «выходе» в слюнной железе. Сколько капель слюны выделялось при скармливании того или иного продукта, сколько — в соединении со звонком или со вспышкой лампочки...

«Павловская техника устарела, факт! Но метод и система понятий еще послужат нам, — размышлял Григорий, всматриваясь в начерченную в блокноте схему рефлекторной дуги. — Воспользуемся современными достижениями... Итак, нейрон... Если выкопать деревце с корнями, оборвать листву, оно будет похоже на нейрон. Но на стволе, откуда расходятся веточки, нужно еще поместить многогранник клетки с ядром в ней. Ветки — это дендриты, корни — аксоны; сам ствол окружен не корой, а миелиновой оболочкой. Миелин... Миелин... Жироподобное вещество, составляющее основную часть размягченной оболочки нерва... Проще — изоляция... Возбуждение распространяется от дендритов к телу клетки, от нее — к аксону и его конечным разветвлениям. Нейроны соединяются друг с другом контактными механизмами — синапсами...»

Дальнейшее течение мыслей Григория прервала маленькая яркая птичка. Вспорхнув на веточку, она повернула к нему головку: а кто это тут расселся? Что ему надо? Удовлетворив любопытство, тронула клювиком заледеневшую шишку.

— Сиди-сиди. С тобой веселей. — Савич положил блокнот на колени. — Ты мне не мешаешь. Все какая-то живушечка рядом.

Но птичка, расправив крылышки, с шумом вспорхнула вверх. Григорий поднялся с пня, потоптался на месте — застыли ноги.

«Изоморфизм... Сходство построения, функции состава при разных иных отличиях... Вот-вот! Речь идет не о внешнем тождестве в случае с нейроновой сетью, а о сходстве функциональной структуры, о единстве процессов управления, несмотря на то что одно — живое, другое — имитированное... Силу, применяемую к телу, можно рассматривать как разницу электрических потенциалов, массу тела — как индуктивность, коэффициент трения — как сопротивление, коэффициент упругости — как емкость».

Григорий стал испещрять странички блокнота цифрами, прикидывая, что понадобится в ближайшее время, чтобы закончить разработку управляющего модуля для металлорежущих станков. Полгода они изучали режим резания металла, конструкции станков, разновидности программных приспособлений, направляющих движение резцов и фрез. Группа нацелилась на универсальное приспособление, пригодное для большинства случаев и условий. Были изготовлены отдельные узлы, схемы, управляющие и исполнительные механизмы. Не хватало «цвяха»[4] — лаборантные шутники соединили фамилию начальника с известным сравнением «сидит как гвоздь», что означает: работа сделана отлично.

А кто увидит его, Савича, работу? Она не такая, чтобы бросаться в глаза. Нескончаемая напряженность мысли, повторение забытого, чтобы открыть новое, целые массивы еще не исследованной информации, ее нужно переосмыслить, рассортировать, каждому явлению и случаю найти толкование, определить физическую сущность, связь с процессами... Куда приятней колоть дрова или снимать со станка готовые детали — там все видно, ощутимо, убедительно. Здесь же все происходит под черепной коробкой, и только руки — на «выходе» — фиксируют напряжение, мучительные размышления над коротенькими столбиками значков и символов.

На Западе создана модель зрительных процессов в глазу лягушки: она различает характерные выпуклости, степень неподвижности предмета. Высшие отделы мозга лягушки способны