Леди Карбери и Генриетта провели в Карбери уже почти месяц, а Пол Монтегю – всего неделю, когда Роджер Карбери завел с ним разговор:

– Я должен вам кое-что сказать, Пол.

– Что-нибудь серьезное?

– Для меня – да. Могу сказать, что для меня нет ничего в жизни важнее.

При этом лицо его приняло выражение, в котором Монтегю узнал готовность защищать свое даже и с кулаками. Монтегю хорошо знал друга и смутно ощутил, что, сам того не ведая, как-то ущемил его в этом самом важном. Он поднял глаза, но промолчал.

– Я предложил руку и сердце моей кузине Генриетте, – торжественно сказал Роджер.

– Мисс Карбери?

– Да, Генриетте Карбери. Она мне отказала. Уже второй раз. Однако я не теряю надежды. Возможно, я не вправе надеяться, но все равно надеюсь. Говорю вам как есть. Вся моя жизнь зависит от этого. Думаю, что могу рассчитывать на ваше сочувствие.

– Почему вы не сказали мне раньше? – глухо спросил Пол Монтегю.

Произошел короткий резкий разговор. Каждый говорил справедливо, каждый считал себя правым, оба вспылили, оба были одинаково великодушны и неразумны. Монтегю сразу признался, что тоже любит Генриетту Карбери. Он выпалил это довольно невразумительно, но слова его сомнений не оставляли. Нет, он ничего ей не говорил. Он намеревался посоветоваться с Роджером Карбери и сделал бы это в ближайшие дни – может, прямо сегодня, не заговори Роджер раньше.

– У вас обоих нет за душой и шиллинга, – сказал Роджер. – И теперь, когда вам известны мои чувства, вы должны про нее забыть.

На это Монтегю возразил, что имеет право поговорить с мисс Карбери. Он не думает, что она хоть сколько-нибудь к нему расположена. Во всяком случае, у него нет никаких оснований так думать. Дело его совершенно безнадежное. И все же он вправе попытать счастья. Эта надежда для него все. Что до денег, он не совсем нищий, а к тому же может работать и получать жалованье. Скажи ему Карбери, что молодая особа выказала хоть малейшее намерение принять его, Карбери, предложение, он, Пол, немедля исчез бы со сцены. Раз это не так, он не откажется от своих надежд.

Перепалка длилась больше часа. Когда она кончилась, Пол Монтегю, не простившись с дамами, сложил вещи, и Роджер сам отвез его на станцию. Между ними прозвучало много резкостей, но последние слова Роджера на перроне были дружескими.

– Да благословит вас Бог, старина, – сказал он, стискивая Полу руки.

У Пола в глазах стояли слезы, и он ответил лишь таким же крепким пожатием.

Мать и отец Пола Монтегю давно умерли. Отец был лондонским барристером и, возможно, имел еще и небольшое состояние. Так или иначе, он оставил Полу, одному из своих сыновей, сумму, вполне довольную для начала жизненного пути, – в день совершеннолетия тот стал обладателем примерно шести тысяч фунтов. Он тогда учился в Оксфорде и хотел стать адвокатом. Его дядя, младший брат отца, женился на младшей из сестер Карбери (обе они были старше Роджера). Дядя этот много лет назад уехал с женой в Калифорнию и стал американцем. Он владел большим участком земли, разводил овец, растил пшеницу и фрукты, однако Монтегю и Карбери в Англии не вполне понимали, преуспевает он или нет. В то время семьи тесно общались, и между Полом и Роджером возникла близкая дружба, хотя, как заметил внимательный читатель, они не состояли в кровном родстве. Роджер, тогда еще совсем молодой человек, взял на себя заботу о том, чтобы мальчик получил хорошее образование; он и определил Пола в Оксфорд. Университета Пол не окончил и адвокатом не стал. В Бейлиоле он оказался замешан в дебош, был временно отстранен от занятий, затем вновь попался на том же самом, и его исключили окончательно. У него был талант попадать в истории, хотя, как не уставал повторять Роджер Карбери, ничего по-настоящему дурного он не сделал. Полу был тогда двадцать один год, и он вместе со своими деньгами отправился в Калифорнию к дяде. Возможно, он думал – ошибочно, – что в Калифорнии дебоширство популярно. К концу трех лет Пол убедился, что ему совсем не нравится жизнь калифорнийского фермера и, более того, ему совсем не нравится дядя. Он вернулся в Англию, но при этом не смог извлечь из калифорнийской фермы свои шесть тысяч фунтов. Того, что он получил, не хватило даже на обратную дорогу. Перед отъездом он, скрепя сердце, принял уверения дяди, что тот будет перечислять ему десятую долю прибыли регулярно, как часы. Упомянутые часы были, вероятно, работы Сэма Слика. В конце первого квартала пришла обещанная сумма целиком, в следующий раз – половина, потом долго не было ничего, дальше начали изредка поступать мелкие выплаты, а затем снова год не было ничего. В конце этого года Пол вновь отправился в Калифорнию, заняв деньги на билет у Роджера. Вернулся он с кое-какими деньгами и дополнительным обеспечением в виде документа, выписанного на его имя Гамильтоном К. Фискером, новым партнером дяди; этот Фискер добавил к дядиному концерну большую мукомольную фабрику. Согласно документу Пол должен был получать на свой капитал двенадцать процентов годовых. По этому же документу он значился совладельцем фирмы, которая теперь звалась «Фискер, Монтегю и Монтегю». Старшие компаньоны намеревались открыть в Фискервиле, примерно в двухстах пятидесяти милях от Сан-Франциско, дело, очень, по их словам, выгодное. Сердца Фискера и Монтегю были преисполнены надежды. Пол всей душой ненавидел Фискера и недолюбливал дядю; он охотно забрал бы свои шесть тысяч, если бы только мог. Однако забрать их он не мог и вернулся в Англию младшим партнером фирмы «Фискер, Монтегю и Монтегю», не совсем, впрочем, опечаленный, поскольку сумел получить часть дохода. Денег хватило на то, чтобы вернуть долг Роджеру и прожить несколько месяцев. Сейчас он усиленно размышлял, чем заняться, ежедневно советовался по этому поводу с Роджером, когда внезапно Роджер заметил его растущее чувство к девушке, которую любил сам. О том, что произошло дальше, читатель уже знает.

Об истинной причине его внезапного отъезда леди Карбери и ее дочери не сказали, только что дела вызвали Пола в Лондон. Обе дамы, наверное, отчасти догадывались, что произошло, но между собой этого не обсуждали. Перед их возвращением в город сквайр вновь просил Генриетту стать его женой и вновь получил отказ. Генриетта была холоднее прежнего, но, к несчастью, произнесла фразу, которая совершенно разрушила эффект от ее холодности. Она сказала, что слишком молода и ей рано думать о замужестве. На самом деле она