Шрифт:
Закладка:
Начать сначала.
Хуже, без лучшего друга Хеннерса. Он учился в другой школе.
Я даже не знал, как одеться утром. Каждый итонец должен был носить чёрный фрак, белую рубашку без воротника, белый жесткий воротник, приколотый к рубашке, плюс брюки в тонкую полоску, тяжёлые чёрные туфли и галстук, который был не галстуком, а скорее полоской ткани, сложенной в белый съёмный воротник. Формальный костюм, как они его называли, но он был не формальным, а траурным. И тому была причина. Мы должны были быть в вечном трауре по старому Генриху VI. (Или по королю Георга, одного из первых сторонников школы, который обычно приглашал мальчиков в замок на чай — или что-то в этом роде.) Хотя Генрих был моим пра-пра-пра-пра-прадедом, и хотя я сожалел о его кончине и о той боли, которую он причинил тем, кто его любил, я не стремился оплакивать его круглосуточно. Любому мальчику не понравится нескончаемые похороны, но для того, кто только что потерял маму, это был ежедневный удар по яйцам.
Первое утро: мне понадобилась целая вечность, чтобы застегнуть брюки, застегнуть жилет, сложить жёсткий воротничок, прежде чем, наконец, выйти за дверь. Я был в бешенстве, отчаянно пытаясь не опоздать, что означало бы, что меня заставят вписать своё имя в большую книгу, "Книгу опозданий", одну из многих новых традиций, которые мне нужно было выучить, вместе с длинным списком новых слов и фраз. Уроки больше не были уроками: они были "парами". Учителя больше не были учителями: они были "преподами". Сигареты были "куревом". (Кажется, у всех была свирепая привычка курить.) "Палаты" был утренним собранием "преподов", когда они обсуждали учащихся, особенно проблемных. Я часто чувствовал, что мои уши горят во время "Палат".
В Итоне я решил посвятить себя спорту. Спортивные мальчики делились на две группы: "сухие" и "мокрые". "Сухие" играли в крикет, футбол, регби или поло. "Мокрые" занимались греблей или плаванием. Я был "сухим", который иногда промокал. Я занимался всеми "сухими" видами спорта, но регби покорил моё сердце. Красивая игра, плюс хороший повод со всего размаху во что-нибудь врезаться. Регби позволил мне выпустить ярость, которую некоторые теперь стали называть «красным туманом». Кроме того, я просто не чувствовал боли, как другие мальчишки, и поэтому на поле мне не было страшно. Никто не мог тягаться с мальчиком, который стремился к тому, чтобы внешняя боль соответствовала его внутренней.
Я завёл несколько товарищей. Это было непросто. У меня были особые требования. Мне нужен был кто-то, кто не дразнил бы меня за королевскую принадлежность, кто даже не упоминал бы, что я Запасной. Мне нужен был кто-то, кто относился бы ко мне нормально, что означало игнорирование вооруженного телохранителя, спящего в коридоре, чья работа заключалась в том, чтобы не дать меня похитить или убить. (Не говоря уже об электронном трекере и тревожной кнопке, которые я всегда носил с собой.) Все товарищи соответствовали этим критериям.
Иногда мы с новыми товарищами убегали, направляясь к Виндзорскому мосту, который соединял Итон с Виндзором через Темзу. В частности, мы направлялись к нижней стороне моста, где могли курить в уединении. Моим товарищам, казалось, нравилось это, а я просто действовал на автопилоте. Конечно, мне хотелось выкурить сигарету после Макдональдса, а кому нет? Но если бы мы собирались отсыпаться, я бы предпочел отправиться на поле для гольфа Виндзорского замка, погонять мяч и попить пивка. Тем не менее, как робот, я брал каждую предложенную мне сигарету и так же автоматически, бездумно, вскоре перешёл на травку.
18
ДЛЯ ИГРЫ НУЖНЫ БИТА, теннисный мяч и полное пренебрежение собственной безопасностью. Было четыре игрока: боулер, игрок с битой и два полевых игрока, размещенных в середине коридора, каждый одной ногой стоял в коридоре, а другой в комнате. Не всегда в своей комнате. Мы часто мешали другим мальчикам работать. Они умоляли нас уйти.
Звиняйте, говорили мы. Это наша работа.
Радиатор служил воротами. Велись бесконечные споры о том, что считать голом.
От стены? Да гол. От окна? Нет гола. Одна рука, один отскок? Половина очка.
Однажды самый спортивный член нашей группы бросился на мяч, пытаясь поймать его и вмазался лицом в огнетушитель, висящий на стене. Ему раскроило язык. Думаете, что после того, как ковер навсегда запачкался его кровью, мы положили конец Коридорному Крикету?
А вот нифига.
Когда мы не играли в Коридорный Крикет, то валялись в своих комнатах. Мы очень хорошо научились изображать высшую праздность. Дело было в том, чтобы выглядеть так, будто у тебя нет никакой цели, будто ты напрягаешься только для того, чтобы сделать что-нибудь дурное или, ещё лучше, глупое. Ближе к концу моего первого семестра мы наткнулись на что-то в высшей степени глупое.
Кто-то предположил, что мои волосы были полной катастрофой. Как трава на болотах.
Ну… что можно сделать?
Дай попробую.
Ты?
Ага. Дай побрею тебя.
Хм. Звучало странно.
Но я хотел быть заодно. Я хотел быть душой компании. Забавный типом.
Хорошо.
Кто-то принес садовые ножницы. Кто-то толкнул меня в кресло. Как быстро, как беспечно, после целой жизни здорового роста, всё это слетело у меня с головы. Когда "парикмахер" закончил, я посмотрел вниз и увидел на полу дюжину рыжих пирамид, похожих на красные вулканы из самолёта, и понял, что совершил легендарную ошибку.
Я подбежал к зеркалу. Подозрения подтвердились. Я в ужасе закричал.
Мои товарищи тоже орали. От смеха.
Я бегал кругами. Хотелось повернуть время вспять. Хотелось подобрать волосы с пола и приклеить их обратно. Хотелось проснуться от этого кошмара. Не зная, куда еще деваться, я нарушил священное правило, единственную заповедь, которую нельзя нарушать, и побежал наверх, в комнату Вилли.
Конечно, Вилли ничего не мог сделать. Я просто надеялся, что он скажет мне, что всё будет хорошо, не волнуйся, сохраняй спокойствие, Гарольд. Вместо этого он рассмеялся, как и другие. Я помню, как он сидел за столом, склонившись над книгой, и посмеивался, а я стоял перед ним, перебирая выпуклости на своём только что оголённом скальпе.
Гарольд, что с тобой?
Что за вопрос. Он звучал как Стьюи из «Гриффинов». Разве это не очевидно?
Этого не стоило делать, Гарольд!
То есть мы просто констатируем очевидное?
Он сказал что-то крайне бесполезное, и я вышел.
Худшие насмешки были
