— Что ты собираешься делать? — спрашивает она, запыхаясь и тяжело дыша, пытаясь повернуться и посмотреть на меня.

Я сжимаю мягкую плоть ее задницы, мои большие пальцы раздвигают ее. Я вознагражден тихим стоном, в то время как ее спина слегка выгибается для меня.

Я снова шлепаю ее в ответ, и все ее тело напрягается.

— Пошел ты, Ноа, — рычит она, ее тело извивается подо мной.

— Я думаю, еще по два с каждой стороны будет достаточно, не так ли? — спрашиваю я ее, успокаивая место, которое только что шлепнул. Мой член тверд как камень, он борется с жестким поясом моих джинсов, и чем больше она сопротивляется, тем напряженнее я становлюсь.

Шлепок. Шлепок. Шлепок. Шлепок.

Я шлепаю в быстрой последовательности, не давая ей времени вывернуться из-под меня.

К тому времени, как заканчиваю, задница Милли покраснела, и она превратилась в маленькую стонущую лужицу подо мной. Она ерзает и пытается потереть свои аппетитные бедра друг о друга, чтобы получить некоторое облегчение. Я провожу кончиками пальцев прямо по краям ее трусиков, которые слегка впиваются в ее кожу.

— Давай посмотрим, насколько мокрая моя девочка.

— Я не твоя девочка, — протестует она с рычанием, сжимая в кулаках одеяло.

Я смеюсь.

— Конечно, нет, милая. Продолжай говорить себе это.

Погружая пальцы между ее бедер, я провожу ими по ее щели и нахожу, что она промокла. Всегда есть время для прелюдии, но сегодня вечером я не думаю, что у меня хватит духу ждать дольше. Прелюдией было ударить Брэндона и наблюдать, как Милли отчитывает меня, как будто она босс в этом маленьком соглашении, которое мы заключили.

Возясь с пуговицей и молнией, я вытаскиваю член и оставляю его тяжелым и горячим на ее заднице, пока тянусь к прикроватному столику и роюсь в нем в поисках презерватива. Я открываю его зубами и надеваю, прежде чем отодвинуть ее трусики в сторону.

— Подними свою задницу для меня, Милли.

Она замирает, и я понимаю, что она думает, что я собираюсь сделать что-то еще.

— Не сегодня, Милли, — успокаиваю я, проводя рукой вверх и вниз по ее спине, позволяя ногтям слегка царапать ее кожу. — Однажды эта задница будет моей, — обещаю я. — Но не сегодня. Теперь подними бедра, детка.

Милли издает тихий стон и на мгновение колеблется, прежде чем ее великолепная задница слегка приподнимается в воздух.

— Такая хорошая девочка. Всегда делает то, что ей говорят.

Я наклоняюсь над ней и выпрямляюсь. Я проскальзываю внутрь так чертовски легко, ее тепло и влажность затягивают меня по самые яйца. Милли вздыхает и толкается обратно на меня, когда одна из ее рук исчезает у нее под животом. Я сжимаю в кулак ее волосы, собирая их у основания шеи и дергая их, когда выхожу и врываюсь обратно. Она стонет и извивается подо мной с каждым толчком.

Боже, она чертовски великолепна в таком виде.

Нам обоим не требуется много времени, чтобы достичь кульминации, мы кончаем почти одновременно, прежде чем я расслабляюсь на ней, мой член все еще подергивается внутри нее, когда я прихожу в себя после оргазма. Надеюсь, когда-нибудь она позволит мне кончить в нее без презерватива. Одна только мысль об этом почти заставляет меня готовиться ко второму раунду.

— Я все еще не твоя девушка, — говорит она сквозь тяжелое дыхание.

— Конечно, это не так, малышка, — я тихо смеюсь, прижимаясь к ней, прежде чем выйти и скатиться с нее. Шлепнув ее в последний раз по заднице, встаю, чтобы пойти в ванную. — Продолжай повторять это вслух, и, может быть, однажды ты в это поверишь.

ГЛАВА 12

Милли

С Ноа под боком все лето у меня никогда не будет ни минуты покоя. Он постоянно пробирается в мою постель посреди ночи или приносит мне завтрак, когда просыпается раньше. Он планирует для нас небольшие экскурсии в перерывах между работой и свадебными хлопотами.

Сегодня запланировал поездку на материк. Ноа сказал, что нашел музыкальный магазин, в который хочет сводить меня. Я уверена, что бывала там раньше, но я знаю, что он старается и знает, что я люблю собирать и слушать старые пластинки. Итак, мы собираемся совершить небольшое однодневное путешествие за пределы острова и продолжить попытки снова стать друзьями.

Я в трудном положении. Действительно, большая часть меня хочет пожалеть о той маленькой сделке, которую мы заключили. Но когда мы вместе в постели, эта часть отодвигается на задворки моего мозга и заглушается. Ноа так чертовски хорош. Он может заставить мое тело петь так, как никто другой не может.

Но потом, когда все заканчивается, и я лежу в постели рядом с ним, смеясь и шутя, эта маленькая змейка сожаления начинает выползать на передний план моего сознания. Я думаю, она пытается предупредить меня. Предупредить, чтобы я не подходила слишком близко или не была слишком счастлива, потому что только бог знает, что случилось в последний раз. И это может повториться.

Ноа — это куча разбитых сердец в очень красивой упаковке.

Мне нельзя ее открывать. Я могу любоваться им, трогать его, слегка встряхивать, но ни при каких обстоятельствах не могу разорвать красивую оберточную бумагу.

— Ты готова, Миллс? — спрашивает он, высовывая голову из-за дверного косяка.

— Эй! Что мы обсуждали? — спрашиваю я его укоризненным тоном.

— Не соваться к тебе, ведь ты можешь переодеваться, — повторяет он, как отчитанный маленький мальчик.

— Я могла быть голой. Снова. В четвертый раз.

— Я не понимаю этого правила, — говорит он, плюхаясь на кровать. Я роюсь в своем шкафу, пытаясь найти пару сандалий, которые хочу надеть, но не могу найти ничего подходящего. — Я буквально вижу тебя обнаженной каждую ночь. Я был внутри тебя. Какая разница, если я увижу тебя голой, пока ты переодеваешься?

— Это принцип, — говорю я, когда, наконец, нахожу обувь и вытаскиваю, обувая. — Видеть меня голой, когда мы занимаемся сексом — это одно. Видеть меня обнаженной при свете дня, когда я переодеваюсь — это совсем другое. Это намекает на определенную близость, которую мы пытаемся избежать.

Когда я выхожу из своего гардероба, слышу тихий щелчок его камеры. Я поднимаю глаза и свирепо смотрю на него. В последнее время он стал щелкать меня всякий раз, когда я не обращаю внимание. Будь то пока я готовлю, сижу на теперь уже закрепленных качелях на крыльце или смеюсь с широко открытым ртом над какой-нибудь глупостью, которую он сказал.

Последнее мне меньше всего нравится.