и Варшавского договора (по восемь на каждого) - плюс три от нейтральных европейских стран. В этой схеме окончательное определение того, от чего зависит мир и война, было бы изъято у Атлантического альянса и передано в руки стран, которые объявили себя нейтральными, главным образом, чтобы отстраниться от решения повседневных вопросов. Это предложение так и не было официально рассмотрено, поскольку Аденауэр отказался рассматривать перспективу обмена американского контроля над путями доступа на контроль трех европейских нейтралов.

Другой набор идей по выходу из берлинского тупика предполагал принятие Германией линии Одер-Нейсе, которая в конце Второй мировой войны сократила довоенную территорию Германии почти на четверть. Аденауэр отверг и этот вариант, хотя на самом деле он был бы готов принять его в соответствующих рамках - например, в рамках соглашения об объединении Германии. По его мнению, изменение процедур доступа в Берлин, которые, как он считал, уже функционировали адекватно, не претендовало на столь крупную уступку. Прежде всего, постоянный поиск отдельных формул для переговоров изолировал Германию. Стратегия Аденауэра опиралась на политику сдерживания, разработанную Джорджем Кеннаном и реализованную государственными секретарями США Дином Ачесоном и Джоном Фостером Даллесом. Она предполагала, что советский блок в конечном итоге ослабнет, если будет ограничен собственными ресурсами и будет вынужден решать свои внутренние дилеммы. Это, по мнению Аденауэра, будет моментом для переговоров об объединении.

 

Февраль 1962 года - Кеннеди и Аденауэр

Во встречах между Кеннеди и Аденауэром присутствовал элемент меланхолии. Оба преследовали важные цели, но их политика исходила из противоположных отправных точек и искалась разными методами - выносливость Аденауэра, дипломатическая гибкость Кеннеди. Аденауэр вступил в должность на закате истории Германии; Америка, когда Кеннеди стал президентом, находилась на пике своего могущества и уверенности в себе. Аденауэр видел свою задачу в восстановлении демократических ценностей на основе христианской морали среди хаоса безоговорочной капитуляции; масштабные цели Кеннеди отражали неоспоримую веру в провиденциальную миссию Америки, основанную на ее исторических демократических ценностях и доминирующей силе. Для Аденауэра восстановление Европы предполагало подтверждение традиционных ценностей и истин; для Кеннеди это было утверждение веры в научный, политический и моральный прогресс в современном мире. Для успеха Аденауэра было необходимо стабилизировать душу Германии; для американского президента, и особенно для Кеннеди, целью была мобилизация существующего идеализма. То, что началось как историческое партнерство, постепенно стало напряженным в исполнении, поскольку американский идеализм переоценил дипломатическую гибкость, доступную Германии.

На пути к созданию Атлантического сообщества американские и немецкие цели шли параллельно. Структуры, сформированные в период творчества в конце 1940-х - начале 1950-х годов, основывались на общем видении в политической сфере и фактической американской монополии на ядерной арене. Но как только путь был пройден, и особенно под давлением повторных берлинских ультиматумов Хрущева, история потребовала своего; национальные интересы и даже национальные стили, отражающие столетия различной внутренней эволюции, вновь заявили о себе. В результате к 1962 году Вашингтон получал сообщения о том, что Аденауэр ставит под сомнение надежность американских ядерных обязательств и политики в отношении Берлина.

Макджордж Банди, советник Кеннеди по национальной безопасности, в феврале 1962 года попросил меня, уже знакомого с Аденауэром, встретиться с ним, чтобы помочь восстановить доверие в ядерных вопросах. Я ответил, что, по мнению Аденауэра, политические вопросы были первостепенными и постоянными, в то время как ядерные вопросы были символами политической и этической надежности. Чтобы преодолеть оговорки Аденауэра, было решено, что он должен получить от меня специальный брифинг по американской политике безопасности и ядерному потенциалу. Он был разработан министром обороны Макнамарой и одобрен государственным секретарем Дином Раском, и включал в себя подробности о структуре и планировании ядерных сил США, которыми ранее не делились с лидерами союзных стран (за исключением Великобритании). Из-за ядерного компонента брифинга Аденауэра сопровождал только переводчик. (Поскольку я не знал технических терминов по ядерной стратегии на немецком языке, я вел свою часть беседы на английском).

Когда я начал свою презентацию 16 февраля, подробно рассказывая о твердости американских обязательств, Аденауэр прервал меня: 'Они уже говорили мне об этом в Вашингтоне. Раз это не убедило меня там, почему это должно убедить меня здесь?" Я ответил, что я в основном ученый, а не чиновник; может ли канцлер отложить суждение, пока не услышит всю мою презентацию? Непоколебимый, Аденауэр ответил: "Сколько времени вы тратите на ваши консультации в Вашингтоне?". Когда я ответил, что примерно четверть, Аденауэр ответил: "Давайте тогда предположим, что вы скажете мне три четверти правды".

Этот залп вполне мог привести в замешательство Уолтера Даулинга, американского посла в Бонне, который сопровождал меня на встрече. Но, как профессионал, он не подал виду. По мере того, как я разрабатывал ядерную презентацию, демонстрирующую огромное несоответствие, существовавшее в то время между американскими и советскими стратегическими ядерными силами, отношение Аденауэра изменилось. Поскольку теперь я отвечал на вопросы, которые он ранее без удовлетворения задавал другим американским посетителям, в ходе брифинга было подчеркнуто, что американские силы второго удара были больше и намного эффективнее советских сил первого удара, и что американский первый удар будет ошеломляющим.

Последний абзац отчета посла Даулинга подытожил эффект, который произвел разговор на канцлера:

В двух случаях, когда Киссинджер и я хотели уйти, [Аденауэр] просил нас остаться, чтобы дать ему еще одну возможность выразить свою благодарность за то, что было сказано, и свое решительное согласие с этим. Он сказал, что испытывает облегчение, видя, какие силы существуют для защиты свободы, и что [главная] задача - следить за тем, чтобы не было человеческих провалов. Уходя, Киссинджер сказал, что когда мы говорили о нашей силе и нашей преданности [Атлантическому сообществу], это были не просто пустые фразы. Канцлер ответил: "Слава Богу за это!". На этой ноте встреча завершилась.

Человеческие недостатки", о которых говорил Аденауэр, явно включали его озабоченность разработкой соответствующей стратегии и возможное нежелание Америки применить свою подавляющую мощь.

Несколько десятилетий спустя я получу письмо из Германии, которое проиллюстрирует, какое значение Аденауэр придавал выполнению своих обязательств. В письме, имя отправителя которого я не узнал, сообщалось, что автор письма служил переводчиком во время того давнего разговора. Следуя инструкциям Белого дома, я попросил Аденауэра не распространять ядерную информацию, которой я с ним поделился, и он дал честное слово уважать эту просьбу. Сейчас писатель признался, что на самом деле он сделал запись всего брифинга - что входило в его обязанности как переводчика - и передал ее канцлеру на следующий день. Аденауэр, однако, приказал ему уничтожить ядерную часть, поскольку не мог гарантировать, что данное мне обещание будет