упорно стремиться к изоляции и деморализации Германии Аденауэра. В мае 1960 года усилиями Хрущева был подготовлен саммит по Берлину, который должен был состояться в Париже среди лидеров четырех оккупационных держав - без Федеративной Республики, что подразумевало возможность того, что результаты могут быть навязаны Германии.

Саммит собирался по расписанию, когда вмешалась судьба или случайность. Американский самолет-шпион U-2 был сбит над Россией 1 мая 1960 года, и Хрущев использовал этот инцидент, чтобы потребовать от Америки извинений, прежде чем приступить к обсуждению вопросов по существу. Когда Эйзенхауэр отказался, Хрущев прервал встречу на высшем уровне, не подтвердив, однако, свою угрозу. Вопросы Берлина - и американской надежности - Аденауэр оставил для обсуждения с преемником Эйзенхауэра Джоном Кеннеди.

 

Три разговора с Аденауэром

По иронии судьбы, более чем через двадцать лет после бегства с семьей из нацистской Германии мне довелось участвовать в формировании долгосрочной американской политики в отношении этой страны - ныне входящей в Альянс НАТО - в качестве консультанта Белого дома Кеннеди.

Сначала в качестве академика в конце 1950-х годов, изучавшего историю Европы, а затем в качестве консультанта Белого дома в начале 1960-х годов я начал встречаться с официальными представителями иностранных правительств. Несмотря на мое восхищение лидерством Аденауэра, в этот период меня по-прежнему беспокоило влияние бурной политической культуры Германии на решения, навязанные ей холодной войной. Как я писал в меморандуме для президента Кеннеди в апреле 1961 года:

Страна, которая проиграла две мировые войны, пережила три революции, совершила преступления нацистской эпохи и видела, как ее материальные богатства дважды за одно поколение были уничтожены, обязательно страдает от глубоких психологических шрамов. Здесь царит атмосфера истерии, склонность к неуравновешенным поступкам. Один немецкий друг, писатель, сказал мне, что только Германия из всех крупных стран Европы не испытала заметного психологического шока после войны. Она сублимировала свои проблемы в бешеных усилиях по экономическому восстановлению. Но она остается кандидатом на нервный срыв.

Этот отрывок отражает нестабильную атмосферу, в которой действовал Аденауэр, и психологические проблемы его политики.

Впервые я встретился с Аденауэром в 1957 году во время академической поездки в Германию, и наши встречи продолжались до его смерти десять лет спустя. Последние несколько из десяти или около того встреч состоялись после его отставки в 1963 году, когда я стал сочувствующим слушателем его иногда меланхоличных размышлений о своей жизни и будущем своего народа в стране, которая - несмотря на окончание оккупации - казалось, была обречена на неопределенное время принимать британские, французские и американские армии, теперь уже в качестве сдерживающего фактора против советской агрессии.

Офис канцлера располагался во дворце Шаумбург, который когда-то был резиденцией рейнского аристократа девятнадцатого века. Сложный по тем меркам, он был слишком мал, чтобы вместить механизм современного бюрократическо-технологического государства. В кабинете канцлера преобладали мягкие кресла и диваны с минимумом видимой технической атрибутики; он имел характер скорее гостиной, чем центра власти. За исключением нескольких ключевых советников, оперативный персонал располагался в других местах Бонна, города, по правде говоря, слишком скромного, чтобы служить столицей крупного государства.

Авторитет Аденауэра отчасти проистекал из его личности, в которой достоинство сочеталось с силой. Его лицо, частично застывшее из-за травм, полученных в автомобильной аварии в сорокалетнем возрасте, и манера поведения, одновременно любезная и отстраненная, недвусмысленно говорили о том, что человек вступает в мир, руководствующийся принципами и не поддающийся лозунгам и давлению. Он говорил спокойно, лишь изредка разводя руками для акцента. Всегда хорошо подготовленный по современным вопросам, он никогда не обсуждал свою личную жизнь в моем присутствии. Не интересовался он и моей личной жизнью, хотя - учитывая непреходящую эффективность немецкой бюрократии - наверняка знал историю моей семьи и понимал, какими путями судьба направила каждого из нас.

Аденауэр обладал острым взглядом на характер, и его замечания иногда были сформулированы с сардонизмом. Во время обсуждения качеств сильного лидера он предостерег меня: "Никогда не путайте энергию с силой". В другой раз он ввел меня в свой кабинет как раз тот момент, когда другой посетитель, который недавно привлек внимание СМИ своим нападением на него, уходил. Мое удивление, наверное, было заметно по тому, как сердечно они расстались. Аденауэр начал разговор со слов: "Мой дорогой господин профессор, в политике важно хладнокровно наносить ответный удар".

 

Октябрь 1957 года

Первая беседа началась с отношений Запада с Советским Союзом. Аденауэр настаивал на том, что конфликт является фундаментальным и постоянным, и предостерег от уступок Советам или восточным немцам. Он сказал, что нынешний разделенный статус Берлина, хотя и сложный, но вполне приемлемый, добавив, что любое предложение советской стороны "изменить" или "улучшить" его направлено на ослабление западного единства и автономии Берлина - так же, как и хитроумное предложение Сталина об объединении пятью годами ранее.

Советский Союз также не был единственной угрозой, стоящей перед мировым порядком, каким его видел Аденауэр. Знаю ли я, спросил Аденауэр, что, по мнению серьезных наблюдателей, раскол между Китаем и Россией неизбежен? Перед лицом таких меняющихся вызовов, продолжал он, Запад должен проявлять особую осторожность, чтобы не ослабить себя межсоюзническими спорами. Поскольку открытый китайско-советский раскол не был широко распространенным ожиданием в то время, я воздержался от комментариев. Аденауэр предпочел расценить молчание как согласие. В своей вступительной беседе с президентом Кеннеди в 1961 году он повторил свое предостережение, добавив "и профессор Киссинджер согласен со мной".

Главной целью первой беседы Аденауэра со мной было выяснение надежности американской ядерной гарантии. В то время ядерному оружию было немногим более десяти лет, и никакой сопоставимый опыт в истории не мог служить прецедентом для одной страны, рискующей своими разрушениями ради другой. На ранней стадии существования альянса НАТО, по собственному признанию, не имела достаточных сил для обороны от обычных вооружений. Поэтому главным вопросом стало: возьмут ли Соединенные Штаты на себя ядерные риски?

Когда я утверждал, что в формирующемся мировом порядке Америка не будет делать различий между интересами союзников и своими собственными, Аденауэр вежливо, но твердо заметил, что во время Суэцкого кризиса всего за год до этого Америка не смогла отнестись к интересам даже своих главных союзников (Великобритании и Франции) в таком духе.

После того, как Аденауэр заговорил об этом, его беспокойство по поводу надежности США в ядерном вопросе становилось все более явным, что привело его к разработке изобретательных гипотетических сценариев, которые могли бы проверить решимость американского президента. Может ли, например, американский лидер пойти на риск ядерного опустошения в последние месяцы своего президентства? Или в трехмесячный промежуток