Четырежды падут все вехи и устои,

Исчезнут города, осыплются сады,

Но что бы ни стряслось, тревожиться не стоит,

Дождь смоет все следы, дождь смоет все следы.

А хорошо, чувствую, как этот дождь смывает боль. Держу покерфейс. Мог бы пошевелиться? Нет, не чувствую такой в себе силы. Ну и так будет здорово.

— Хорошо, товарищ Здравобредов, я вижу. Перейдем к вопросам и ответам.

— Слушаюсь. Кольцов, ты чекист?

— Нет.

— На кого ты работаешь?

— На Новую оппозицию.

— Что это за группа?

— Это группа товарищей, не довольных Сталиным.

— Кто в неё входит?

Ведь время — тоже дождь, который вечно длится,

Который не щадит ни женщин, ни мужчин.

Он хлещет наугад по крышам и по лицам,

По инею волос и кружевам морщин.

И сколько б ты не жил, в какой бы не был силе,

И кто бы не склонял тебя на все лады,

И сколько б не вело следов к твоей могиле

— Дождь смоет все следы, дождь смоет все следы.

— Я не могу сказать…

— Кто входит в неё! Имена!

— Идиоты, я не могу сказать имена, не имею права!

— Говори!

— Слабак! Ничего не скажу…

— Может быть, ему пытки применить?

— Авель… простите, думаю. над ним кто-то поработал, не менее талантливый, чем я. У него стоит блок. Пытки ничего не дадут, он, скорее умрёт, чем назовёт кого-то.

— Ладно. Спроси про деньги.

— Зачем тебе столько денег?

— Мне надо прикрыть своих людей тут. А самому уехать.

— Зачем?

— Мы понимаем, что Сталина попытаются убрать. Это чревато. Безопасность каждой нашей группы — дело ее куратора. Он принял решение вывести меня из игры.

— Почему?

— Компромат. Не только на Сталина.

— На кого еще?

— На кого компромат?

— Говори, на кого!

Так думал я, когда от грома задрожали

Промокшие дворы и два моих птенца,

Которых мы с тобой так рано нарожали,

Устроили галдеж перед лицом отца.

И понял я в тот миг, от ливня изнывая,

Что детский этот крик ворвавшийся сюда

И есть тот самый след, который несмываем,

Который негасим никем и никогда.

А дождь идет вовсю и помощи не просит,

Звенящую метлу зажав в своей горсти,

Он драит тротуар, как палубу матросик,

И мокрый тротуар, как палуба, блестит.

Уф! Какой я молодец… Не возьмешь меня, Пилюлькин хренов! Спасибо тебе, Вадим Егоров за песню, что меня вытащила!

— Почти на всё руководство. Ворошилов, Буденный, Маленков, Каганович, Молотов.

— Кто-то еще?

— Да.

— Кто?

— Почти все руководители республик.

— Где он?

— В Германии. У надежного человека.

— У кого?

— Не скажу!

— У кого?

— У того, кто меня защищает от вас.

— Сука! Пусть хоть что-то скажет…

— Как получить документы?

— Только мне в руки…

— Вот! Может быть получится? Я попробую?

— Хорошо…

— Сейчас ты проснёшься и наш разговор забудешь. Ты прикоснулся к горячему чайнику и получил ожог, тебе не больно. Ты проснёшься на счёт пять. Через неделю ты попросишься в командировку в Германию. Там ты заберешь документы с компроматом у своего товарища, остановишься в Мюнхене, в гостинице «Сокол». Отдашь материалы человеку, который назовет себя Власовым.

Я увидел, как тень третьего покинула камеру. Ну что же, Артур был прав, такая зацепка меня спасет. Мало будет им на Сталина получить компромат. Получив его еще на часть сподвижников вождя, они будут уверены, что держат их за глотки. Осмелеют. Браво, Артур! Расчётливый ты наш! Какого человека потеряли в НАШЕМ времени!

— На счёт пять ты проснёшься свежим и в отличном настроении. Десять, девять, восемь, семь, шесть, ПЯТЬ!

Глава седьмая

Арбатские мотивы

Москва. Арбат, 12 июня 1932 года

Я сижу на табуреточке, наслаждаюсь кофе, который сам и приготовил. Артуру не до меня, он пересчитывает «добычу». На конспиративную квартиру на Арбате пришел в шесть утра. На этот раз слежку удалось выявить, как только был отпущен после проведенной на посошок беседы. Мою тушку высадили из автомобиля, развязав глаза уже на Садовом Кольце. Оттуда и добрался домой, причем довольно быстро. Но то, что меня «ведут» уловил: это была парочка, женщина средних лет и совсем молодой парень, которые изображали влюбленных, но игра у них была средней паршивости. Может быть, так и было надо, чтобы оказать на меня психологическое давление, типа: Миша, ты у нас под колпаком. Когда я вернулся на квартиру, то заметил, что контрольки, оставленные мною, были нарушены, следовательно, тут побывали. Внешне ничего сдвинуто не было, следов обыска я не заметил, но гости меня посещали стопроцентно. Почувствовал себя как в дешевом шпионском романе, да еще и с кучей гипнотизеров на мою бедную голову. За что мне это? В тоже время вспомнил, что двадцатые-тридцатые годы стали пиком изучения разнообразного воздействия на психику человека, в том числе гипнозом. И у нас функционировало несколько серьезных научных школ, этим делом занимающихся. Были разработаны методики массового гипноза, проводились операции под гипнозом людям, у которых наблюдались аллергические реакции на наркоз, даже программа безболезненных родов при помощи гипноза. Да и роман свой «Властелин Мира», Беляев написал не на голом месте, а основываясь на реальных фактах.

Хочу заметить, что специалисты в этом направлении работали очень серьезные, не чета Кашпировским и Чувакам, но вот такое внимание на моей личности, стало для меня неожиданностью. Когда-то я попал на сеанс массового гипноза того же Кашпировского, помню, что мне стоило очень больших усилий разжать пальцы рук, перейдя из категории испытуемых в зрители. То есть, у меня есть какая-то повышенная гипнабельность, а что у Кольцова? Может быть, надо было мне его выпускать на эти сеансы? Он бы отбрехался: «Миша, ты как к гипнозу?». «Совсем никак. На первом курсе с нами опыты проводили. Вырубило сразу. Говорят, что я там на скрипке играл. И хорошо играл. Только я скрипку в руки никогда не брал. У меня слуха нет». Хреново это, в общем, Миша тут мне не помощник. Интересно, об этой особенности Кольцова знали или наобум? Насколько мне объяснили мои кураторы-энкавэдисты, если человек не ожидает гипносуггестивного воздействия, то его достаточно легко погрузить в пограничное состояние. Намного сложнее, если он готов к такому повороту событий и старается сопротивляться. Но тут мои рассуждения были бесцеремонно прерваны Артузовым.

— Миша, всё сходится. Смотри, скоро богатым будешь.

— Да ладно тебе, Артур, вроде бы не бедствовал. Правда, вы