блестками. Некоторые из зрителей героически позволяли себя поцеловать, другие скромно уклонялись со смесью оскорбленного достоинства и стыда на лицах.)

Представитель власти на этот раз удалился окончательно — после того как были собраны необходимые средства на его подкуп. Циркач, притворяясь, что безумно рад, велел малышу отстучать на тамбурине бодрый ритм тропического танца. Женщина, которой предстоял очередной математический номер, трясла, как бубном, разноцветными счетами. Она начала танцевать, неуклюже пытаясь изобразить жестами нечто непристойное. Ее режиссер чувствовал, что его последняя надежда рухнула, ибо мечтал, видимо, оказаться за решеткой. Вымещая на женщине разочарование и злость, он понукал ее, награждая оскорбительными эпитетами. Зрители, зараженные его напускным воодушевлением, стали хлопать в ладоши и раскачиваться в такт музыке.

Для пущего эффекта, желая извлечь из возникшей ситуации всю возможную выгоду, мужчина принялся хлестать женщину своим шутовским бичом. Тут я осознал, в чем была моя ошибка и, переведя взгляд на женщину, стал смотреть на нее так же простодушно, как все. Я отказал во внимании ему, какую бы трагедию он ни переживал. (В этот миг слезы прокладывали борозды по его обсыпанным мукой щекам.)

Решившись таким образом публично опровергнуть собственные суждения о том, кому следует сочувствовать и кого и за что порицать, тщетно ища глазами поддержки циркача, я, прежде чем кто-либо другой, также в порыве раскаяния, успел меня опередить, перешагнул меловую черту и оказался в круге трюков и антраша.

Подзуживаемый отцом малыш принялся вовсю колотить в тамбурин, выбивая немыслимую дробь. Увидев, что она не одна, женщина, воодушевившись, превзошла себя: успех был сногсшибательным. Я двигался в такт с ней и ни разу не сбился с постоянного ритма нашего импровизированного танца, пока малыш не перестал бить в тамбурин.

Напоследок мне показалось самым верным пасть перед дамой на колени.

ПАБЛО

Как-то утром, похожим на любое другое утро, когда все вокруг выглядит так же, как всегда, и тысячи звуков в офисах Центрального банка сливаются в один монотонный ливень, на Пабло снизошла благодать. Не успев довести до конца какую-то сложную финансовую операцию, старший кассир внезапно замер, и мысли его сошлись в единой точке. Дух Пабло преисполнился идеей божества, идеей чистой и сияющей, словно видение, и чуть ли не осязаемой. Странное ликование, беглые отголоски которого посещали Пабло и раньше, охватило его на этот раз целиком и достигло апогея. Ему почудилось, что мир заселен бесчисленными Пабло, и в этот миг все они соединились в его сердце.

Пабло узрел Бога в начале бытия. Бог был самость и всеединство, и все кануны мира уже заключались в нем. Идеи его витали в пространстве, подобно ангелам, и прекраснейшей из них была идея свободы, безграничная и ясная, как свет. Новорожденная Вселенная располагала каждое существо там, где это отвечало законам гармонии. Бог наделил свои создания жизнью, способностью двигаться и сохранять неподвижность, но сам он пребывал в первоначальной целостности, недосягаемый и величественный. И даже совершеннейшие из его созданий были от него бесконечно далеки. Всемогущий творец и перводвигатель, он был неведом никому, никто не мог думать о нем, не мог даже предположить, что он существует. Отец детей, не способных любить его, он ощутил столь жестокое одиночество, что подумал о человеке как о единственной возможности воплотиться. И осознал, что для этого человек должен обладать некими качествами божества; иначе он окажется очередной немой и покорной тварью. И Бог, прервав бесконечное ожидание, решил поселиться на земле; он разделил свое существо на тысячи частиц и поместил зачатки их в человека с тем, чтобы, пройдя все возможные формы жизни, эти произвольно блуждающие частицы вновь соединились бы в изначальном строе, который вернул бы Богу целостность, отделив его от сотворенного им мира. Так должен был завершиться цикл существования Вселенной, таким должен был оказаться итог творения, к которому Бог, когда сердце его встрепенулось в порыве любви, некогда приступил.

Затерянный в потоке времен, капля в океане столетий, песчинка в бескрайней пустыне, вот он, Пабло, за своим рабочим столом — одет в серый в клетку костюм, на носу очки в пластмассовой оправе под черепаховый панцирь, гладкие каштановые волосы разделены идеальным пробором; вот его руки, выводящие на бумаге аккуратные буквы и цифры; вот голова, голова безупречного бухгалтера, сортирующего числа и выстраивающего их в ровные шеренги, в жизни не допустившего ошибки и не посадившего ни единой кляксы на страницы своих гроссбухов. Вот он, Пабло, внемлющий, склонясь над столом, первым словам небывалого послания, он, о ком никто не знает, да и не узнает никогда, но кто несет в себе идеальную формулу, выигрышный билет грандиозной лотереи.

Пабло ни плох, ни хорош. Все, что он делает, отвечает его душевному складу, на первый взгляд, крайне незамысловатому, однако состоящему из элементов, которым понадобились тысячелетия, чтобы собраться воедино, и чье взаимодействие было предрешено еще на заре Вселенной. Все прошлое человечества протекало под знаком отсутствия Пабло. Настоящее изобилует несовершенными Пабло, лучшими и худшими, долговязыми и низкорослыми, знаменитыми и безвестными. Каждая мать бессознательно стремилась родить и воспитать именно Пабло, каждая возлагала эту миссию на своих потомков, не сомневаясь в том, что однажды станет его бабушкой или прабабушкой. Но родословная Пабло оказалась запутанной и неясной, и явился он на свет нескоро; матери его суждено было умереть в момент рождения сына, так и оставшись в неведении. Ключ к таинственному плану, которому подчинялось его существование, был вручен Пабло обычным утром, не предвещавшим ничего сверхъестественного, — все шло как всегда, в просторных офисах Центрального банка стоял привычный рабочий гул.

Возвращаясь с работы, Пабло уже смотрел на мир иными глазами. Каждому встречному он мысленно воздавал почести. Люди виделись ему прозрачными, как ожившие дарохранительницы, и грудь каждого сияла белым знамением. Совершенный Творец пребывал в каждом из своих созданий и через них осуществлялся. С этого дня Пабло стал иначе судить о людских пороках: порок есть не что иное, как непропорциональное соотношение добродетелей, когда одних меньше, а других больше, чем следует. Неправильное смешение элементов порождает ложные добродетели, обладающие всеми внешними признаками зла.

Пабло испытывал великую жалость к тем, кто, не осознавая того, нес в себе частицу Божества, но пренебрегал ею, приносил ее в жертву бренному телу. Он видел, как человечество, подобно ловцам жемчуга, ныряет все глубже в неустанных поисках утерянного идеала. Каждый рожденный был возможным спасителем, каждый умерший — неудавшейся попыткой. С первого дня своего существования род человеческий пробует все возможные комбинации, испытывает сочетания всех мыслимых доз божественного вещества,