взгляд, язвящий точно пика. Но едва только взъяренный дон Фульхенсио развернулся для отпора, как старая ведьма тут же скрылась за дверью своего дома, словно матадор за барьером на арене. Налетев на захлопнувшуюся перед его носом дверь, дон Фульхенсио получил такой удар, что искры полетели у него из глаз. Удар отозвался во всем теле и потряс дона Фульхенсио до глубин его души. Увы, рога были жестокой реальностью, продолжением его собственного естества.

К счастью, произошедшая перемена нисколько не пошла в ущерб профессиональным делам дона Фульхенсио. Более того, бычья напористость благодетельно сказалась на его адвокатских способностях, придав вящую силу не только обвинениям, но и защите. Восторженные клиенты стекались к нему со всех сторон. Толпы тяжущихся стремились добиться справедливости с помощью обычившегося адвоката.

Но повседневная жизнь провинциального городка, прежде такая тихая и неприметная, внезапно сгустилась вокруг него, приобретя очертания какого-то зловещего шабаша, полного заушин, каверз и проказ. Дон Фульхенсио бросался направо и налево, кидаясь на всех без разбору и без причины. И не то чтобы кто-то смеялся над его рогами, их никто даже и не замечал. Но, казалось, все старались воспользоваться малейшей его рассеянностью, чтобы тут же вонзить пару бандерилий, даже самые робкие, и те не удерживались от того, чтобы пройтись перед ним вызывающей походкой тореадора. Кое-кто из именитых сеньоров, изнемогающих под бременем своей родословной, не мог отказать себе в удовольствии пырнуть его с безопасной высоты аристократического титула. Простолюдины же, охочие до народных праздников и воскресных забав, радостно пользовались возможностью безнаказанной потешной травли. И дон Фульхенсио в слепой ярости бросался на каждого, безуспешно стараясь настичь обидчика.

Ополоумев от издевок и доведенный до изнеможения бесконечными наскоками из арсенала тореадоров, вынужденный бросаться на каждого, дон Фульхенсио в конце концов действительно озверел. Его уже не приглашали на праздники и торжественные события; жена горько плакала и пеняла мужу, отравившему ей жизнь.

От беспрестанных тычков, уколов и пыряний дон Фульхенсио стал каждодневно истекать кровью, воскресные торжественные кровопускания сделались его крестной мукой. Но вся вытекающая кровь стремилась внутрь его души, распирая и без того раздувшееся от злости сердце.

Его мощный загривок породистого быка уже предвещал трагическую развязку всех апоплектиков. С раздувающимися ноздрями и налившимися кровью глазами дон Фульхенсио продолжал яростно метаться, забыв об отдыхе и правильном питании. И вот однажды, пробегая трусцой по центральной площади в направлении своего пристанища, дон Фульхенсио внезапно остановился и настороженно поднял голову, застигнутый звуком далекого горна. Звук все приближался, постепенно заглушая все своим ревом. Сквозь затуманившую взор пелену дон Фульхенсио различил что-то вроде гигантской арены, напоминающую долину Иосафата, заполненную множеством людей в сияющих одеждах. Удар заставил содрогнуться позвоночник, точно кто-то невидимый вогнал в загривок шпагу по самую рукоять. И дон Фульхенсио рухнул навзничь, не дожидаясь милостивого удара кинжалом.

Как ни странно, искусный адвокат оставил лишь черновик завещания. Его единственная просьба, выраженная в неожиданно слезном тоне, заключалась в том, чтобы по смерти были удалены рога — безразлично каким способом, будь то зубилом и молотком, будь то ручной пилой. Но его трогательная просьба была оставлена без внимания. Обуянный неумеренной ревностностью, почтительный гробовщик изготовил домовину с замечательными выступами по бокам.

Движимый воспоминаниями о неустрашимой доблести дона Фульхенсио, весь городок отправился проводить его в последний путь. Но, странное дело, несмотря на скорбное торжество венков, печальный ритуал и вдовий траур, похороны чем-то неуловимо смахивали на ликующе веселый маскарад.

ЧУДЕСНЫЙ МИЛЛИГРАММ

…И понесут сиянье чудесных миллиграмм.[комм.]

Карлос Пельисер

Как-то утром один беззаботный муравей, — его все осуждали за легкомыслие и за то, что груз выбирает полегче, — снова сбившись с дороги, набрел на чудесный миллиграмм.

Нисколько не задумываясь о последствиях, связанных с такой находкой, он приладил миллиграмм себе на спину и возликовал — ноша не обременяла нисколечко. Вес находки, просто идеальный для муравья, вызвал у него какой-то особый прилив энергии, как, скажем, у птицы — вес ее крыльев. Ведь муравьи гибнут раньше срока, в сущности, оттого, что самонадеянно переоценивают свои силы. У муравья, проползшего, к примеру, целый километр, чтобы доставить в хранилище маисовое зерно весом в один грамм, потом едва хватает сил дотащить до кладбища уже не себя, а свое безжизненное тельце.

Муравей, еще не зная какое ему выпало счастье, бросился со всех ног вперед, как бывает со многими, кто, найдя вдруг сокровище, бежит с ним куда глаза глядят, лишь бы не отняли.

В душе у муравья зрело смутное, но радостное чувство — наконец-то он вернет себе доброе имя. В приподнятом настроении муравей намеренно сделал большой круг, и лишь потом присоединился к своим товарищам, которые возвращались уже в сумерках, выполнив задание на тот день — принести аккуратно отгрызенные кусочки салатных листьев. Ровная цепочка муравьев походила на пришедшую в движение крошечную зубчатую стену нежно-зеленого цвета, и тут уж никого не обманешь: миллиграмм был явным диссонансом этому безупречному цветовому единству.

В самом муравейнике положение усложнилось. Охрана и контролеры, расставленные в каждой галерее, все неохотнее пропускали муравья с такой странной ношей. То тут, то там с уст сведущих муравьев слетали слова «миллиграмм» и «чудесный», пока не дошла очередь до торжественно восседавшего за длинным столом главного инспектора, который запросто соединил оба слова и сказал с ехидной усмешкой: «Вполне возможно, что вы принесли нам чудесный миллиграмм. Я поздравляю вас от всей души, но долг повелевает мне уведомить полицию».

Блюстители общественного порядка, они менее всех способны высказать что-либо стоящее о миллиграммах и чудесах. Столкнувшись со случаем, не предусмотренным в уголовном кодексе, они приняли самое легкое и привычное решение: конфисковать миллиграмм с муравьем в придачу. Поскольку у муравья была прескверная репутация, тотчас решили открыть судебное дело. И компетентные органы приняли его к рассмотрению.

Судебная волокита доводила нетерпимого муравья до бешенства, и его странная запальчивость вызвала неприязнь даже у адвоката. Глубоко убежденный в своей правоте, муравей отвечал на все вопросы с нарастающим высокомерием. Он совершенно безбоязненно говорил, что в его случае допускаются серьезнейшие нарушения закона, и сделал суду заявление, что в ближайшем будущем его недругам придется признать всю значимость чудесного миллиграмма. Вызывающее поведение муравья заставило применить по отношению к нему все до единой существующие санкции. Но обуреваемый гордыней муравей позволил себе сказать во всеуслышание, что он чрезвычайно сожалеет о своей причастности к такому мерзкому муравейнику. После этих слов прокурор громовым голосом потребовал для него смертной казни.