— Ведите Гладышеву, что нам время зря терять? И Ковалева держите наготове.

Увидев веселую, выспавшуюся Гладышеву, Ширякова бессильно опустилась на стул, скрещенные ноги упрятались под стул.

— Что, Нина, может, сама все расскажешь? — спросил Гринин. — Суд бы учел твою откровенность и раскаяние...

— Мне каяться не в чем... — сквозь слезы упрямо проговорила Ширякова.

— Гладышева, вы знаете эту гражданку? — Гринин перешел на официальный тон, пошла очная ставка со всеми юридическими атрибутами. Но вот добрались до сути: — Гладышева, расскажите, что было на вокзале? Как познакомились с мужчинами у пивного ларька? Куда потом поехали?

Но едва та заговорила, Ширякова вскинулась:

— Не надо! Уведите ее! Сама все расскажу!

Поначалу ее повествование было таким же, как и у Гладышевой: познакомились — Киса велел. На Томь повезли троих мужчин. Но один по дороге исчез. Пили на берегу, в кустах. В какой-то момент исчезли Шурка и Таисья. Сама была пьяна сверх всякой меры... Потом сказала такое, чего не было в показаниях Гладышевой. Проснулась ночью, женщин нет, мужики оба пьяные спят. Пыталась их разбудить — оба только мычали. Она их оставила, по насыпи поднялась к шоссе, пошла к городу. Тут догнало такси. За рулем оказался знакомый Женька Гвоздев. Довез до вокзала. Переночевала на скамейке, с утра шаталась по городу...

Гринин, не дописав протокола, достал из папки фотоснимок:

— Вот смотрите, Ширякова, что из пьянки получилось. Это убитый Михаил Арефьев, череп у него проломлен бутылкой из-под шампанского. А на горлышке бутылки — отпечатки ваших пальцев. И кровь на вашем плаще... Что скажете?

— Что же тут скажешь?.. Убила... Не хотела, так вышло... Он приставать вздумал... Вот я и схватилась за бутылку...

— А часы, кольцо? Их-то зачем взяли?

Ширякова не ответила. Опустила голову. Лицо отрешенное. Будто не о себе самой сказала. Только слезы капали на сжатые кулачки.

* * *

Таисью Соловейко задержали в семь вечера у ресторана «Тополь»: вместе с полупьяным парнем ломилась в запертую дверь.

Расхождений с показаниями Гладышевой и Ширяковой в ее рассказе почти не было. И как обирали пьяных, и как чистили квартиры. И куда Киса вещи носил, тоже знала. К бабке Катерине Молчановой, что живет в Точилине. Ох и хитрая бабка! Не зря всю молодость по тюрьмам провела. Заплатит десятку, сплавит за тридцатку, в три-четыре раза барыша имеет.

Зелинский хмыкнул: такого не ожидал. Переспросил: значит, фамилия у бабки Кати — Молчанова? Откуда же тебе известно, что она была в колонии?

— Как откуда? — удивилась Соловейко. — Я же освободилась почти три года назад и жила у нее на квартире, а уж потом, когда устроилась дворником, получила комнату в секционке. Теперь отберут ее, наверное, ведь она служебная...

— Сами-то вы принимали участие в квартирных кражах?

— Нет, на этот раз я по квартирам не ходила. Я ведь Кису этого знаю давно. Еще до того, как меня посадили. Взяли мы с ним несколько квартир. Сам он, гад, наживался, а мне, бывало, кинет две-три десятки — и все. Вот я ему и закатила скандал. Отлупил он меня, потом сказал — в жизни, мол, тебя ни на какое дело не возьму! Видно, до сих пор помнит. Когда Шурка мне рассказала о квартирах, я сразу поняла, почему он меня не берет... — Таисья вдруг спросила: — а Кису-то и Студента, поди, не сцапали?

Зелинский развел руками: нет еще. Скрываются. Подставили вас, дурочек, а сами в кусты. Вас в суд на отсидку, а они на свободе останутся и вас не вспомнят...

Таисья зло засмеялась.

— Ну, это как сказать! Они тоже в «черном вороне» с нами поедут! У Шуркиной матери их ищите, там они!

— Откуда же знаете?

— От Шурки. Она еще на той неделе мне рассказывала, что Студенту Новокузнецк поперек души, они с Кисой хотят рвануть к ее матери, куда-то под Новосибирск. Спросите у нее, она точно скажет.

* * *

Утром, сразу после селекторного совещания, Зелинский приехал в райотдел, собрал в кабинете Коломина оперативный состав уголовного розыска.

— Вот так, товарищи, теперь, кажется, просвет в деле показался. Бабка Катя, или Екатерина Васильевна Молчанова. Судя по картотеке, числится за ней по молодости аж пять судимостей, три из них — еще до войны. Вот такая редкостная старушенция. Если Гладышева подтвердит, что Студент и Киса поехали к ее матери — будем действовать в этом направлении.

Открылась дверь — вошел Гринин.

— Ну что? — спросил Зелинский.

— Гладышева, правда, не утверждает, что оба уехали к ее матери, но такой разговор Киса с ней вел и даже адрес взял. Деревня Мылово. В тридцати километрах от Новосибирска.

Зелинский посмотрел на часы:

— Что еще сделано за вчерашний день?

— Вскрыли с понятыми комнату Кисы, — ответил Коломин. — За кроватью нашли портфель Арефьева. Установили и допросили шофера такси Гвоздева. Ширякову он, действительно, подвозил. Ехал из Кузнецка, догнал ее на улице Кирова. Портфель у нее в руках видел, но ни о чем не спрашивал: Нинка, как он выразился, «лыка не вязала».

— А откуда он ее знает?

— Стоянка такси у вокзала. А она там постоянно вертелась — вот и шапочно познакомились.

— А теперь о Новосибирске. Ехать туда, думаю, надо капитану Марчуку.

* * *

Прежде чем дать санкцию на арест Ширяковой, прокурор города решил потолковать с ней сам.

За тридцать лет прокурорской работы он видел немало таких вот трагедий, но так и не отвык от жалости к потерявшим себя людям. И, жалея их, все же делал неукоснительно то, что требовал от него закон.

Выслушав ее биографию, огорченно спросил:

— Как же так, была учительница, стала убийцей?

Ширякова сквозь слезы призналась:

— Не хотела я, поверьте... Не хотела! Думала, Михаил спит, стала снимать часы, а он вдруг открыл глаза. И говорит: «У тебя, что ли, опять сердце колотится?» А когда понял, что я часы снимаю, вдруг закричал: «Ах ты, тварь продажная!» Я и стукнула его бутылкой. Он упал. Я часы забрала. Еще кольцо, тяжелое. Денег рублей восемь. Сунула в его портфель и пошла... После, уже далеко за мостом, меня догнал таксист, он подвез...

— И куда же все это дели? Себе взяли?

— Нет. Я ради Студента старалась. Боялась его. Он, правда, когда обнимает — добрый. А в другое время хуже