Шрифт:
Закладка:
Уже шла война, но я еще не видел таких картинок. Ночью мне приснилось, будто я колю японца штыком, но никак не могу его заколоть. Спал я на лавке, а проснулся на полу от собственного крика - во весь голос кричал «ура».
- Чего, Васька, кричишь? - спросил Ахмет. - Приснилось что-нибудь страшное?
- Японца колол штыком, - ответил я.
На другой день, пригнав в деревню овец, я пришел к Ахмету, чтобы снова поглядеть на заинтересовавшую меня картинку.
Увидев, какими жадными глазами я разглядываю в темноте журнал, Ахмет сказал-
- Бери себе. Дарю.
Не веря своему счастью, я умчался от Ахмета с журналом под мышкой и, наверно, с неделю не расставался с ним: таскал его с собой на пастбище, снова и снова перечитывал-рассказы о войне с японцами.
ЗАПРЕТНЫЕ ПЕСНИ
Кончилось мое пастушество в Кашникове. Я принес подаренный мне Ахметом журнал домой, и он стал привлекать в нашу избу мужиков, когда они возвращались с работы из лесу, чтобы помыться дома в бане.
Из собиравшихся у нас в избе мужиков больше всего любил порассуждать о войне Митрофан Григорьевич. В солдатах он не был, но зато побывал в городе, служил дворником у какого-то генерала и потому считал себя человеком сведущим в военных делах. Если кто-нибудь в чем-нибудь с ним не соглашался, Митрофан Григорьевич говорил с презрением:
- Что ты понимаешь? А я всю книжку про белого генерала[2] от корки до корки прочитал.
Разглядывая в журнале картинки, он вздыхал:
- Не то было, когда белый генерал с турками воевал. Он бы японцев в два счета разбил! Может, еще и объявится - тогда война по-другому повернется.
Как-то по деревне разнеслась весть:
«Игнат с войны приехал».
Я сейчас же бросился к нему в избу. Маленькая избушка Игната была до отказа набита мужиками и бабами.
Игнат попивал чаек и рассказывал про войну. Я глядел на него и не верил своим глазам: неужели этот солдат, воевавший на краю света, стрелявший в японцев и ходивший на них в штыки, тот самый коровий пастух Игнашка, который насаживал оводов на сухие травинки и пускал их в воздушное плавание?
Игнат был маленького роста, худой, под стать своей жене, похожей на девочку, но он рассказывал про японцев так, будто по сравнению с ними - богатырь.
- Японцы - солдаты мелкие, словно блохи, - говорил он. - Три дня мы их били и окончательно бы побили, да получили приказ отходить.
- Чего же это? - спрашивали его.
- Видите ли, мужики, - важно поглаживая свою реденькую бороденку, объяснял Игнат: - японец обошел нас как бы с левой руки, а там позади были наши харчи и всякое довольствие. Как вы думаете, может солдат или лошадь остаться без харчей?
- Знамо, не может… Не евши, не пивши, какой же воин! - наперебой заговорили мужики.
- Не может? А раз так, то, значит, следовало нам отойти, чтобы не дать японцу захватить наши харчи. Вот мы и отошли.
- Харчи не отдали? - заинтересовались все.
- Не отдали, себе оставили, - к общему облегчению ответил Игнат.
Несколько вечеров мужики ходили к Игнату послушать его рассказы о войне, и он все больше надувался от важности. Потом интерес к нему в деревне пропал, и снова Игнат превратился в Игнашку, последнего на деревне мужичонку. Мне было обидно за него, будто мужики его в чем-то обманули, и я еще долго ходил к своему бывшему учителю-пастуху, расспрашивал его, как он колол японцев штыком и много ли их поколол.
- Замечаю я у тебя, Васька, большой интерес к военному делу. Видно, быть тебе ефрейтором или унтерем, - говорил мне Игнашка, уже потерявший всю свою важность.
Вскоре вернулся в деревню и второй наш солдат- Ларион. Он приехал на паре лошадей с колокольчиком, привез с собой много добра. Мы ходили к нему смотреть это добро: сапоги со множеством складок, как у гармони, костюм, рубаху сатиновую, пояс с кисточкой, пальто.
Про войну Ларион рассказывал неохотно и неинтересно, больше о том, как офицеры в карты играли. Вскоре выяснилось, что он служил денщиком, ехал со своим офицером на войну, но не успел доехать - война кончилась; а добро, привезенное с собой, получил в подарок от какого-то московского купца, решившего принести жертву в пользу отечества.
Первое время Ларион ходил по деревне во всех своих нарядах. Мы, ребята, бегали за ним толпой. И взрослые мужики подходили к нему и рассматривали его обновы. Но прошло немного времени, и нужда заставила Лариона распродать все, что он привез. Снова он стал одеваться так же, как одевались все в деревне, и мужики перестали им интересоваться, так же как Игнашкой.
Другие толки пошли по деревне - о том, что в городах рабочий народ борется за волю и что во всех губерниях крестьяне идут против помещиков, хотят их землю между собой делить.
У нас помещиков не было, но и наши мужики ждали, что для них тоже должно быть какое-то облегчение, толковали о каких-то правах и новых порядках, ругали волостное начальство за то, что оно скрывает что-то от народа.
Когда один мужик, работавший в Питере, вернулся в деревню, все спировские собрались у него в избе. И отец потом говорил:
- Крови-то сколько пролито в Питере!
И спрашивал его:
- Драка, что ли, была?
- Какая там драка, Васька! - И без драки кровь лилась рекой.
Я не понимал: как это так? Если драки не было, откуда же кровь?
Услышал про баррикады в Москве и тоже не понял, что за баррикады. Спросил отца. Он сказал:
- Поперек улицы навалят чего попало - вот тебе и баррикады.
- А как же ездят по улицам? - удивился я.
Отец рукой махнул:
- Где уж там ездить, когда стрельба идет!
Вот и пойми, что такое баррикады! А объяснить никто не хотел: не твоего, мол, ума дело, мал еще разбираться в таких вещах.
В волости появились стражники. Они ходили по деревням, придерживая болтающиеся на боку шашки, расспрашивали мужиков о ссыльных, которых в нашей волости становилось все больше и больше.
Стражники говорили, что ссыльные люди опасные, что они идут против царя-батюшки. Мужики соглашались, что против царя грех идти, это все равно,
