Для Лизаветы Матвеевны и Варвары Ивановны начались тяжелые минуты. Сестру они отправили ко мне на сеновал, чтобы девочка не слышала, как они плачут. Где-то около часа пришел местный врач и осмотрел дедушку. Что он говорил, я не знал, но, по всей вероятности, ничего утешительного.

Утром к девяти часам наша семья стала на одного человека меньше.

Сестра все время находилась около меня и боялась отойти.

— Он спит? — спросила она.

— Да, но он никогда не проснется, — ответил я.

— Это как в сказке «Семеро богатырей»?

— Да-а… как в сказке!

Больше она ни у кого ничего не спрашивала. Даже в таком возрасте она понимала, что расспросами лучше не тревожить и без того нервную бабушку.

Время шло медленно и, казалось, растянулось на века. Лизавета Матвеевна все время плакала и не отходила от постели с дедушкой, но разве этим его можно было поднять? Этого теперь не сможет сделать никто.

От родителей тоже не было ничего слышно. Куда они подевались, когда так нужны? Да, в городе могут быть дела, но не так же долго.

Все-таки не понятно, кому нужно было так поступать с дедушкой? Кому? Он никогда ни с кем не враждовал, да и все мы жили тихо-мирно, но должна же быть какая-то причина. Нельзя же, в самом деле, выйти на улицу и молотить по затылку каждого встречного поперечного, а именно это и произошло. Как сказал врач: «У него черепно-мозговая травма. Кто-то слишком хорошо приложил к этому руку, и я не в силах чем-либо помочь. Были бы мы в городе — другое дело, а здесь я бессилен!» Он так и ушел, пожимая плечами и пребывая в глубокой задумчивости, совершенно сбитый с толку. Такого в его деревне еще не происходило: все шло своим чередом, все жили в спокойствии, и никто даже не подозревал, что здесь могут твориться такие дела. Пока же до приезда наших родителей никто ничего не предпринимал и никто никому ничего не рассказывал. Слишком большая проблема взвалилась на плечи и в ней еще много неясности.

Милиция. Она приехала почти сразу же и долго блуждала в зарослях иван-чая, пытаясь найти хоть какую-нибудь зацепку, но обнаружила лишь мой полусгнивший башмак, который я оставил здесь, на память потомкам, еще два года назад. Посчитав его ценной уликой, они положили его в пакет, и уехали также быстро, как и появились, поставив на том месте, где сестра нашла дедушку, табличку: «Осторожно, ведутся работы!» Ее к вечеру, правда, не стало, но это уже не так важно.

Через три дня приехали мама с папой. Они даже поверить не могли, что здесь произошло за такой сравнительно небольшой промежуток времени. Попереживали все, поохали, но надо же и делом заняться: заказали у местного плотника гроб, сделали венки, сообщили в городскую службу ритуальных услуг и через день произвели захоронение. На Лизавету Матвеевну было жалко смотреть. Она рыдала весь день и на голодный желудок так и легла спать, отказавшись от всего, что ей предлагали. Конечно, потерять мужа — это вам не что-нибудь, как-никак двадцать пять лет вместе прожили, а это кое-что значит. Вот ее мать — Варвара Ивановна — совсем другое дело. Да, она переживала! Да, она скорбила! Но вечно-то нельзя заливаться слезами. День, два, три… но когда-нибудь нужно и остановиться. По этому поводу было пролито столько слез, истрачено столько сил и нервов, что исковерканное здоровье уже никогда не восстановится даже в такой прекрасной деревне как наша: с чистым воздухом, постоянным пением птиц, приятным запахом цветов и многого другого, чего нет в пыльном и шумном городе.

Лизавета Матвеевна постепенно стала чувствовать себя хуже и к концу недели полностью слегла. Прибежавший на помощь врач сообщил, что у нее сердечный приступ и ее срочно нужно везти в город на полное обследование, что мои родители и сделали: вызвали скорую и уехали, оставив нас с сестрой в избе одних вместе с девяностолетней прабабушкой.

Мы не знали, как кому помочь, да и вряд ли смогли бы. В свой некогда зеленый лесок я больше не заходил, даже на время. Он почему-то сделался каким-то серым и пугающим, почти полностью сбросил листву, ну а та, что осталась на ветках, выглядела совершенно безжизненной. Что происходит? Неужели даже сама Природа переживает о нас? Ведь такого не может быть, чтобы в начале июля весь лес обнажил ветви и казался полностью вымершим! Этот лес как моя семья, которая постепенно увядает, уходит за черту жизни. Всегда нужно надеяться на лучшее, но когда лучшее не наступает, что делать тогда? О чем мечтать?

Вот уже три дня прошло с тех пор, как бабушку увезли в город, и Варваре Ивановне многое приходилось делать самой. Конечно, чем могли, помогали и мы, но все же это была не такая ощутимая помощь, как от отца или дедушки.

Мы с сестрой спали в избе, но даже там ей иногда было страшно (может, плохой сон, а может, нахлынувшие чувства), и она забиралась ко мне на печь, хотя и там не засыпала: по потолку ночами напролет туда-сюда бегали мыши, но я к этому уже привык и не обращал совершенно никакого внимания, чего нельзя сказать про сестру. Она то и дело прислушивалась и, в конце концов рано или поздно, но сон одерживал верх и девочка, положив голову мне на плечо, засыпала.

Не знаю, как она, но я стал замечать ранее не проявлявшиеся черты у своей прабабки. От всех этих неприятностей она сильно похудела, на лице появились новые морщинки, словно борозды при посадке картофеля, взгляд стал более задумчивым, а голос тихим и хриплым. На четвертый день я вместе с сестрой под окнами, полол грядки и заметил, что около забора ошивается какой-то сильно подозрительный тип с бородой и усами. Он поджидал Ивановну, которая в данный момент находилась у соседей. Когда он встретил ее на дороге, завязалась ссора, и в конечном итоге дошло до того, что неизвестный толкнул бабушку, и та, не удержавшись, полетела в кусты. Из-за сильного ветра и шума листвы я никак не мог разобрать, о чем они говорили, но, по всей вероятности, не о приятном, так как постоянные жесты руками и пугающее выражение лица говорили об обратном. Не выдержав, я вскочил на ноги, схватил ближайшую палку, которую мы с отцом собирались распилить на прошлой неделе, и вышел за калитку. Сестра не отставала от меня,