Шрифт:
Закладка:
Уйдя в свои мысли, Вальтер не спеша — до встречи с Мартином оставался еще целый час — шел по Ломбардскому мосту. Вот он остановился у парапета и загляделся на расстилавшуюся перед ним панораму города. Бинненальстер, Юнгфернштиг, Альстердамм, то тут, то там в небо поднимаются верхушки башен, а вон шпиль на набережной Благополучного возвращения и причалы Санкт-Паули… Это был Гамбург, его Гамбург, родной и с малых лет любимый. Не только его город, но и город его отцов и дедов. На этом месте стоял его дед Иоганн Хардекопф и любовался картиной города. Там, внизу, отец Вальтера, снуя среди причалов, закупал под рождество традиционных карпов. А там, на Юнгфернштиге, Вальтер сам когда-то, много лет назад, гулял с Гретой Бомгарден. Нет, они не просто гуляли, они как бы шагали в демонстрации — он и она; то было 1 мая 1916 года.
Сколько же лет прошло?.. Семнадцать! Какое далекое прошлое! За полотном железной дороги он сидел с Рут в тот день, когда по Ломбардскому мосту проходили матросы, шедшие освобождать из тюрем политических заключенных, штурмовать казармы; матросы, открывшие в Гамбурге революционные действия.
Пятнадцать лет назад… Рут?.. Ему бы очень хотелось знать, как жила она эти годы, где она теперь и… какая она сейчас. Муж ее нынче, вероятно, высоко взлетел, крупная шишка. Но с ним ли она? Интересно, вспоминает ли она хоть изредка время, когда состояла в группе «Эвтерпиа»? Думает ли порой…
Э-эх, прошлое кануло в Лету! И как ни мрачно настоящее, нужно смело приподнимать завесу будущего и… вступать в него…
Гляди-ка! Не тетя ли Мими там?.. Конечно же, это они — Вильмерсы. Нарядно одетая дама — это кузина Хильдегард, а мужчина с усами à la Менжу, вероятно, ее муж, Стивен Меркенталь. Вальтер заметил до смерти перепуганный, бегающий взгляд тетки. «Напрасные опасения, — подумал он, улыбаясь, — я не причиню вам никаких неприятностей». Незаметно кивнув ей, он прошел мимо.
— Что с тобой, мама? — спросила фрау Меркенталь.
— А ты не видела? — шепнула мать, дрожа от волнения и прижимая руку к сердцу. — Ведь это Вальтер, сын Карла.
— Этот? — Хильдегард Меркенталь посмотрела вслед Вальтеру. — Я думала, он сидит.
— Это Карла арестовали, детка. А Вальтера ищут!
— Минутку, мама! — сказал вдруг зять Мими Вильмерс Стивен. — Ступайте вперед, я сейчас догоню вас. Куплю только сигар.
Мими Вильмерс и ее дочь медленно продолжали свою прогулку по эспланаде.
На полдороге к табачному магазину Стивен Меркенталь свернул в сторону и подошел к полицейскому, регулировавшему движение.
— Господин вахмистр, вы родились в сорочке. Вон видите того человека — приземистый, в плаще и мягкой серой шляпе? Это известный коммунист, которого разыскивают. Вот моя карточка. Но помните — совершенно секретно.
Вальтер Брентен пересек Стефанплац. У входа в главный почтамт на плечо его легла чья-то рука. Он поднял глаза и увидел полицейского. Второй полицейский стал почти вплотную за спиной Вальтера, держа руку на кобуре.
— Следуйте за нами!
— В чем дело?.. На каком основании?
— Об этом узнаете в участке.
Тетя Мими! — было первой мыслью Вальтера. Вторая, еще более удручающая, — статьи!.. В кармане пиджака лежали обе статьи для газеты.
Входя в полицейский участок, расположенный против городского театра, Вальтер был бледен. И все же он еще надеялся: «Быть может, пронесет!»
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
I
На площадке шестого этажа широкой лестницы в здании полицей-президиума, с расходящимися на каждом этаже вправо и влево коридорами, стоял на часах вооруженный карабином штурмовик. И спокойно смотрел вниз на людей, которые сновали по лестницам, носились по коридорам, открывали или закрывали двери разных комнат. Шарканье сотен пар ног, неясный гул сотен голосов доносились к нему наверх, но он не разбирал ни одного слова, не различал ни одного лица.
«Да, — думал он, — когда-то и я, не уверенный в завтрашнем дне, точно так же носился из одной канцелярии в другую, часами ждал в коридорах и передних, получал пинки, толчки, неопределенные обещания и несолоно хлебавши уходил домой».
Как он был тогда угнетен и подавлен: три года безработицы, три года ничегонеделанья, три года существования между небом и землей — нелегко они дались ему. Хорошо, что злая пора миновала. Теперь у него была уверенность, что он пообедает не только сегодня, но и завтра. Когда приходил вечер, он знал, что где-то у него есть своя койка. Он получал полное обмундирование, и даже сапоги его чинились или заменялись новыми, когда старые приходили в негодность. Заботиться о себе ему теперь незачем: все заботы о нем нес кто-то другой. Отбыв дежурство, он попадал в круг приятелей, таких же штурмовиков, как он, играл с ними в скат или покер, а порой участвовал даже в попойке и позволял себе разгуляться вовсю. Францу Тенне большего и не надо было; жизнь никогда не баловала его и сделала нетребовательным.
Штурмовик Тенне отскочил от перил и вытянулся во фронт. Из кабинета начальника тайной полиции вышел государственный советник доктор Баллаб и направился в приемную полицей-сенатора. Как только государственный советник закрыл за собой дверь, Тенне снова удобно облокотился о перила и подумал: «Долго же они разговаривали, советник с начальником. Важная птица, должно быть, этот советник. Но интересно: раньше чем идти к полицей-сенатору, он всегда заходит к начальнику гестапо? Не для того ли, чтобы сначала разузнать обо всем». Франц Тенне опять глянул вниз; подобно муравьям, множество людей без устали спешили вверх и вниз, два непрерывных встречных потока. Он пренебрежительно, даже насмешливо улыбнулся, подумав о своем отце, об этом брюзгливом социал-демократе, который проклял его, своего сына, и предсказал ему, что он кончит плохо. А он вот стоит на часах перед кабинетами полицей-сенатора и инспекторов по уголовным делам, он — блюститель закона и порядка. Его нисколько не удивило бы, если бы в один прекрасный день сюда доставили жестянщика Альфонса Тенне как изменника родины и правонарушителя. За предсказание, что сын кончит плохо! Нет, Франц Тенне, больше чем когда-либо, убежден, что он поставил на верную карту, на туза. Кто теперь хозяева жизни? Он и ему подобные. Штурмовики. И они перекроят жизнь по-своему. Вчерашние ничего не сумели сделать, поэтому долой их с пьедесталов, пусть освободят место другим.
И Франц Тенне размечтался:
