Шрифт:
Закладка:
Саид повернул голову, не прекращая гладить по холке вороного арабского скакуна. Иногда мне казалось, что ассасин диких песков знает куда больше о каждом, кто попадает в поле его зрения. Его родное племя славилось провидческим даром и умением читать мысли. Но я старался об этом не думать.
— Она так и не убралась восвояси? — не надо было уточнять, о ком я говорю. Подобные вопросы я смело доверял только ему, верному стражу семьи Аль Мактум.
Саид скрыл удивление. Да и было отчего удивляться. После того, как я овладел женщиной своей мечты и мог считать себя абсолютно счастливым, мысли о других не должны были посетить мою голову.
— Не было твоих распоряжений прогнать её прочь, мой шейх. Но одно твоё слово…
— Я произнесу его сам, — тьма заволокла глаза.
Мне необходимо было либо сбежать прочь на время — от самого себя и от розы пустыни, которая вопреки всему стала для меня еще большим наваждением после ночи. Ночи, которая должна была унять мою жажду и безумие обладания.
Так казалось, что запретный плод манит к себе. Что я навсегда избавлюсь от власти Газаль над своим сознанием. Растопчу её волю, заберу то, что она хранит как зеницу ока — свою верность недостойному супругу.
Утро же было подобно острым камням, которые срываются с гор во время землетрясения. Гнать бы от себя понимание, что вместе со страстью и жаждой возмездия пришли чувства, которых я не впускал в свое сердце. Но я был достаточно силен, чтобы быть честным с самим собой.
Не от ядовитых слов Газаль бежал я сейчас. Да и бежал ли? Вопрос без ответа.
Мне проще было думать, что я бросил вызов непрошенным чувствам.
— Воду, — сухо распорядился я, не замечая пристального взгляда Саида Ассасина. — Я возьму Шайтана Бури.
— Мне распорядиться, чтобы тебя сопровождали, Кемаль? — вопрос не столько верного слуги, сколько и моего наставника, был риторический.
— Ты хочешь сказать, что мне нужны воины, чтобы справиться с женщиной? — я колко ухмыльнулся.
Саид оценил мой юмор. Кивнул в сторону шатра:
— Мой шейх, что за печаль гонит тебя от ложа одной воительницы к обители другой?
Ответ знали мы оба.
Меня гнала туда надежда убедиться в том, что я еще волен все исправить, не допустить чувств, которые превращают воина в раба красавицы с большим сердцем и недюжинным умом. Хоть на время позволить себе окунуться в чувства другой красавицы, сердце которой пылает ко мне уже на протяжении долгих лет.
О том, что Мадина со своей армией пустынных воительниц на закате вчерашнего дня разбила привал в давно забытом имении в оазисе Пророка, я узнал первым. Ничто не дрогнуло внутри. Я не допустил и мысли, что захочу взглянуть в глаза вольноотпущенной в юности рабыне, которая, словно желая компенсировать недолгие годы своего рабства, выбрала путь воина.
Хоть триста девственниц необычайной красоты пообещай мне кто в тот момент — я бы отказался с легким сердцем, потому как жажда обладания Газаль была моей идеафикс. Азарт кипел в крови. Я ждал, когда моё чистейшее безумие в лице принцессы сдастся. Но даже после её демонстрации покорности все пошло не так.
У моей избранницы было большое сердце. А я всегда считал её эгоисткой, презревшей интересы других. Все, что она ни делала, было очередной стрелой, выпущенной прямо в сердце. И эти удары не составляли шанса относиться к ней как к трофею, красивой игрушке, к поводу отомстить ныне покойному Давуду Аль Махаби за годы гонений и лишений.
Я бежал. Какими бы красивыми эпитетами не оправдывал свое стремление заглянуть в глаза Мадины и утратить разум в её объятиях хотя бы на миг. Пусть это останется лишь моим провалом, о котором никто и никогда не узнает.
Шайтан Пустыни взметнул песок из-под копыт, вставая на задние ноги, и пронзительно заржал. Я коснулся разгорячённой холки дикого породистого жеребца, глядя в глаза, в которых как будто черные тучи сталкивались, сыпали разрядами. У животных не так мало от людей. Меньше минуты пронзительной визуальной борьбы, и скакун склонил голову, признавая своего победителя.
— Так-то лучше, — перекидывая через седло бурдюки с водой, изрёк я. — Прокатимся, дружище…
…Ласковое солнце с каждой минутой становилось все жарче и неистовее. Бескрайняя пустыня сливалась в белоснежный океан с неподвижными волнами песков. Редкую растительность верблюжьей колючки неистово трепал ветер, свистел в ушах.
Шайтан Пустыни несся сквозь барханы. Он покорялся только мне и моей воле. В этот момент мы были с ним едины — каждый несся сквозь палящее солнце и зной к своей свободе. Скакун — к просторам пустыни, а я — туда, где надеялся найти если не покой, то хотя бы его тень.
Путь был неблизкий. Коварство пустыни никогда меня не пугало. Лишь спустя несколько часов быстрой скачки по пескам и барханам, когда тегельсмут запорошило песком, вдали, словно мираж, проступили очертания высоких пальм. Даже сквозь жар я ощутил свежесть влаги на коже.
Редкий путник достиг бы поселения и моей резиденции у подножия гор без особых карт и сопровождения; что уже говорить о затерянном в отдаленном уголке пустыни оазисе и скрытом в нем доме. Этого вообще не было ни на одной из карт.
Звуки восточной музыки — но не той мелодичной и утонченной, что пробуждает чувства и страсть — доносились рваными обрывками от непостоянного ветра. Мелодия войны. Такой же неистовой и рефлексивной, как душа Мадины.
Километр. Вот тут следовало проявить осторожность. Для того, чтобы это понять, нужно было знать пристрастия темноволосой дочери пустыни.
Ей было совсем мало лет, когда туареги- работорговцы захватили небольшое поселение у подножия Пыльной Гряды. Мужчин истребили, потому как в те дни был спрос на рабов-воинов, а не на мирных землевладельцев. Убили мать Мадины прямо на глазах у девчонки. Сестре повезло меньше. Её продали на север, и до сих пор попытки найти и выкупить были обречены на провал.
Тогда даже произошла стычка с туарегами. Моя мать, приехавшая в поселение, была поражена и возмущена происходящим. У нее был бизнес и своя налаженная жизнь в столице, где не было места рабству. Когда отец решил показать ей рудники и подарить самый крупный из добытых алмазов, он и думать не мог, что шейхе придется лицезреть и обратную сторону нравов пустыни.
Захваченные в племени женщины — те, кого еще не успели продать — с подачи моей матери остались в поселении. А Мадину она приблизила к
