– ни живой, ни мертвый – найден не был, не было обнаружено никаких прямых улик преступлений, и все же, несмотря на яростное отрицание своей виновности, несмотря на блестящую защиту знаменитого адвоката Моро-Джиаффери, Ландрю был гильотинирован.

Что делалось в Париже, пока шел процесс! Спорили, держали пари, строчили статьи, где говорилось, что все жертвы живы, но загипнотизированы и подчинены воле Ландрю. Полиция писала во все концы страны, агенты ездили по всем адресам, на которые только намекали родственники пропавших.

Дачу Ландрю в Гамбе, под Парижем, куда он возил свои жертвы, землю вокруг, ближайший пруд обшарили, перекопали, просеяли и – ничего! В печке на той же даче, где – предполагалось – преступник мог сжигать трупы, пытались сжечь теленка, но ничего не получилось.

Адвокат Моро-Джиаффери опрометчиво говорил:

– Когда Ландрю оправдают, а его оправдают обязательно за недоказанностью преступления, я возьму его к себе в секретари.

Процесс длился долго. О каждой жертве писали отдельно, помещали ее портрет. Здесь были женщины от 18 до 50 лет и двое юношей-подростков. Статьи неизменно кончались обращением ко всем с просьбой сообщить, если что-либо известно о местопребывании данного лица.

Наступил сенсационный день, ожидаемый всем Парижем: на суде должна была выступить женщина, которая в этот же период встречалась с Ландрю (ездила с ним на его дачу), но осталась жива. Сенсации не получилось. Она сказала, что воспоминания о встречах с Ландрю ничем не омрачены, и разрыдалась.

В нашей типографии тоже спорили с пеной у рта. Все перессорились. Даже французы перестали работать (вообще, они прекрасные работники, вне зависимости от профессии, у них очень развито чувство ответственности за порученное им дело, я всегда любуюсь четкостью их работы).

Ссорься не ссорься, а Ландрю унес свою тайну с собой: как уничтожал он такое количество людей, куда он девал их тела и, наконец, чем он, пожилой, некрасивый и небогатый, приобретал такую власть над женщинами?..

Раз речь зашла о казни, попутно можно вспомнить и о палаче. В нашу бытность во Франции палачом Парижа был г. Дейблер (Deybler).

Должность потомственная – его отец тоже был палачом.

Вот что рассказали нам французы. «Месье» приезжает на казнь в цилиндре. Рукой в перчатке нажимает он зловещую кнопку гильотины.

Журналистам удалось выведать, что живет он в небольшом особняке в предместье Парижа. Многие стремились получить у него интервью. Подумать только – какая сенсация: интервью с палачом! Но безуспешно…

* * *

14 июля… Когда-то, давным-давно, пала Бастилия, а сейчас парижане танцуют.

На площадях играют муниципальные оркестры. Многие кафе нанимают музыкантов от себя. Так поступил и хозяин нашего «придворного» ресторана месье Марти. Перед его рестораном образовалась довольно большая площадка. Играют вальс, тустеп, уанстеп. Мы выходим с Пумой из нашей гостиницы и останавливаемся. Два морячка в синих беретах с красными помпонами самозабвенно отплясывают уанстеп. На мне легкое голубое платье в мелкую, едва заметную белую полоску, украшенное малюсенькими пуговицами.

Площадка залита светом. Я смотрю. Мне ужасно хочется потанцевать. Чувствую приблизительно то же, что и Наташа Ростова на балу.

– Ну, посмотрели, и будет, – говорит Василевский и поворачивает меня обратно к отелю… – У французов есть чудное слово «dépaysé» – «не в своей среде, не в своей тарелке, не у себя дома» – так расширенно можно объяснить это выражение. Вот Василевский – dépaysé в полном смысле этого слова. Может быть, это ностальгия? Чувства и настроения, которые в той или иной форме знакомы нам всем. Но нет, скорей всего – ощущение, что человек делает не то, что он может и хочет делать, превращает его в мизантропа.

Я внимательно поглядываю на Василевского и вижу, что он ходит «сумный» (по украинскому выражению). Конечно, создавать свою газету или «ходить под Рыссом» – большая разница. Но я весела как птица. Работа идет легко. По субботам нам платят, и меня увлекает возможность интересно тратить деньги. Сейчас я поясню свою мысль, чтобы она не походила на дешевый снобизм. Я, рабочая типографии, во-первых, могу купить на мои небольшие деньги хорошую вещь. Во-вторых, я могу выбрать из множества предметов то, что мне нравится (выбор громадный, на все цены и вкусы). В-третьих, покупка дается мне легко и весело, без малейшей натяжки. Любой продавец, если понадобится, охотно даст мне совет.

Вспоминаю, как я пришла в большой магазин купить цветы на соломенную шляпу – тогда это было модно. Попав в секцию искусственных цветов, я остановилась в нерешительности: глаза разбежались, и сейчас же подошел служащий и спросил:

– Mademoiselle désire?[6]

Я объяснила, и он повел меня к окну, посмотрел цвет глаз и сказал: «Серо-голубые», – и сам выбрал (я уже не вмешивалась) венок из полевых цветов (в шляпе с этими цветами мой соотечественник Михаил Линский написал мой большой пастельный портрет, который был выставлен в Ницце в целой серии женских портретов).

На нашей же авеню де Гобелен – ресторан Марти, куда мы ходим обедать, а иногда и ужинать. Сам хозяин, месье Марти, начал работать с мальчиков как подручный при поваре (это он сам мне рассказывал). Сейчас он богатый человек, его дети учатся в лучших лицеях страны. На пальце сияет бриллиант, над рестораном – большая квартира, но он целый день при своем деле. Он сам с рассветом едет на Центральный рынок (знаменитое «чрево Парижа», по Золя) и выбирает провизию. Он следит не только за качеством продуктов, вина, порядком, но и за тем, что любят его клиенты. Это же поручено и подавальщицам. Сколько раз подходил он ко мне и говорил: «Сегодня, мадам, ваше любимое блюдо. Я заметил, что вы любите то-то и то-то». Отбоя от посетителей нет: кроме постоянных клиентов, люди приезжают из центра.

Месье Марти может угостить мидиями, улитками, раками, креветками, лангустами, но ни лягушек, ни черепашьего супа в его ресторане вам не дадут. Вообще французы любят поесть и понимают толк в кушаньях и вине. Простой рабочий не будет есть кое-что и кое-как. Поэтому даже в самых дешевых ресторанчиках пища – первый сорт.

Месье Марти – это то, что называется «образцовый хозяин», и этот тип характерен для Франции…

* * *

Как-то, в одно летнее воскресенье, когда типография не работала, мы поехали с Пумой под Париж, на La grenouillère – в «Лягушатню». Это зеленое местечко на Сене. Берега ее обсажены ивами, тенисто. Все напомнило мне нашу русскую среднюю полосу. «Лягушатня» была забита жаждущими отдыха парижанами. Я разлеглась было на траве, но Василевский, которому органически чуждо тяготение к природе, заскучал, засуетился, и мы быстро уехали.

Я тогда не знала, что это прославленное место описано в рассказе Мопассана «Подруга Поля» и в повести «Иветта», где изображен пестрый и буйный парижский полусвет