class="v">когда она вместилище, но смысл,

в ней поместившись, пуст – и пустота

стремится к заполнению. Места

тогда становятся пространствами. Космизм

имперского сознанья – как сарай,

где мы отброшены в довифлеемский мрак –

здесь мы. Здесь тоже мы, стада овцесобак –

то жалобное блеянье, то лай…

О сцены сельские, о контуры холма…

Вергилий звукоподражает – и звенят

свирель и проволока на звериный лад,

созвучно жалобны

Март 1976

Беззвездная ночь

Подлинна мука и ночь неподдельна.

Я не придумаю здесь ни звезды,

не обрету на прогулке бесцельной

лунных касаний следы.

В нижнюю жизнь погружаем, не вижу

кроме тропической наледи лет

сада иного, но этот – возвышен,

таяньем нежным согрет.

Слово настолько тепло, что на стеклах

шепот растет, раздвигая края

мутной промоины в окнах заволглых

индевью небытия.

И очертания рта проступают

сквозь омертвелые листья зимы…

С черным цветком на губах засыпают,

с чаяньем благостной тьмы.

Те ли холмы нам приснятся под снегом?

те же ль назавтра вернутся слова?

Все тяжелее над зимним ночлегом

дымов моих дерева.

Март 1973

Не пленяйся

Не пленяйся… (А слово-то, слово!

Что за твари в ловитве полей!)

Не пленяйся свободой ничьей,

ни чужой полнотою улова,

лишь о том, что душа не готова

в путь воздушный, о том пожалей.

Не пленяйся, но словно затвержен,

точно сам дословесно в плену,

повтори: проклинаю-прильну

к прутьям клетки! Заржавленный стержень –

повтори – чуть не с нежностью держим,

чуть не флейтой! Не дуну – вздохну.

Зашевелится снег на ладони,

точно внутренне одушевлен.

Что вдали? Раскрасневшийся гон.

Лай. Охотничий рог. Пар погони.

Кто за нами? Собаки ли? Кони? –

все не люди. Дыхание. Сон.

Не пленяйся прекрасной гоньбою,

рваным зайцем мелькая в кустах!

Ты не жертва – создатель, твой страх –

только снег, возмущенный тобою,

только флейты фригийского строя

проржавелый мороз на устах.

Только Слова желая – не славы,

не жалей о железах тюрьмы,

где язык примерзает шершавый

к раскаленной решетке зимы!

Март 1973

Послесловие

И, читатель мой, руки подставь!

Я не сверток с бельем передам,

но вручу бесполезное облачко дыма.

Нелегка эта ноша, хотя и пуста.

Невесомо, поэтому невыносимо

воздаянье душе по трудам.

Ты, пчела в граммофонных цветах,

мой читатель, душевную лень

источая как мед, удержи на минуту

между слипшихся пальцев, на сладких устах

пустоту и беспомощность, горечь и смуту

и чужих облаков пролетевшую тень.

Пеленая в лохмотья газет,

я даю тебе нечто живое, почти

наделенное если не речью, так памятью речи.

Это правда, взаимного опыта нет –

горек дым, а не опыт, и снимок не снят, а засвечен,

и мгновение смято в горсти.

Ты берешь не добро, но подобье горба

как-то взвалишь на плечи. Тяжел

новорожденный узел иных измерений.

Пошатнешься. Не бойся, что дело труба!

Дело – флейта, напротив, и дело мгновений,

чтобы ты без остатка вошел

в разрастание музыки стен.

Я даю тебе ветку сосны,

память ветки, вернее, – в осколке янтарном…

Ты ли жил, исчезая – работал, вертелся, пустел?

становился не воздухом – газом угарным,

за собою не зная вины.

Но малейшее из превращений – тайком

ты растешь, как тоннель, посреди

хищных линий Литейного, приподнимая

замусоленный сверток с куском

то ли облака, то ли смолы, то ли сонного края,

где янтарные в соснах повисли дожди,

где в морском шевеленьи песка

растворенные губы узнаю –

твои, мой читатель.

Март 1973

Композиция с городом на побережьи и морем

«Помимо суеты, где ищут первообраз…»

Помимо суеты, где ищут первообраз,

где формула души растворена во всем,

возможно ль жить, избрав иную область

помимо суеты – песка под колесом?

Вращением – следи – искривлены ступицы.

Все искажает скорость, но и с ней

ось неподвижна, сердце не струится,

и в листьях осени покой всего полней.

Всего полнее парки запустенья,

куда пустили нас, не выяснив родства

с болезным временем, когда пусты растенья,

когда растут пустынные слова.

Но келья – не ответ, и улица – не отклик,

и ничему душа при свете не равна,

помимо суеты – нестройных этих строк ли

отчетливых следов на мерзлой луже сна.

Возможно ль жить, не положив границы

меж холодом и хрупкой кожей рук?

Страдательная роль певца и очевидца –

озноб души распространять вокруг.

Кто вовлечен в игру – столбами соляными

застыли при обочине шоссе,

но кто промчался – исчезает в дыме

ступицей, искривленной в колесе.

Из этих двух не выбрать виновата,

когда я вижу: выбор совершен

помимо них, когда изменой брата,

как лихорадкой, воздух заражен.

1973

Категорический императив

В тихом еле заметном позоре

ежедневного долженствованья

как бы нежился Кант, если б не жило плоское море

с плоским небом – две части коробочки-зданья?

В этом странноприимном дому

уподобился шкафу мой дух, уподобился шкафу

в двух кварталах от ратуши, с видом на склад и тюрьму,

с точным ходом часов или холодом точных метафор!

Что я должен? кому задолжал и когда?..

точно чайка вдоль серого пирса,