«Любопытство. Любопытство и самонадеянность. Нервы себе щекочут, заигрывают кто с душегубами, кто с чертями. И никак не могут сообразить, что в какой-то момент звериная суть вылезет наружу и любой, кто считает, что с ним-то такого точно не произойдет, весьма удивится. Если успеет, конечно…»

Он сделал еще глоток и поморщился.

Нет, серьезно. Жаль, что Лера, объективно умница, в этом деле выступала именно на стороне нечистой силы, эксплуатируя все эти «места силы», получая деньги с глупышек, им поклоняющихся. Решила возглавить процесс, забыв, что «шеф» в этом деле может быть только один, остальные не более чем исполнители.

Глава 12

Метафизические рассуждения прервало появление жены.

— Ох, всё. На сегодня я свой долг искусству отдала, — сообщила Мария, потягиваясь. — Ну а ты что, так и сидишь? Что у тебя тут интересного?

— Да так, — уклончиво отозвался супруг, — думаю, думаю… а что с моими иждивенческими настроениями? Они прощены и позабыты, могу дальше злоупотреблять хорошим ко мне отношением?

— Конечно.

«Да уж, логика — это не всегда ее. Но если бы женщины были логичны, как бы они сводили с ума здравомыслящих мужчин?»

— Тогда расскажи мне, пожалуйста, коли твоя добрая воля, побольше про места силы в районе Шужкопы.

Жена вздохнула с юмористическим смирением и деликатно заметила: мол, интернет-то на что?

— То есть не хочешь пообщаться с любимым, поведать ему на ночь пару-тройку страшных историй в духе Гоголя?

— Ой, всё. Выбор у меня скудный — или добровольно все рассказать, или слушать невнятные жалобы и нытье, — ворчала Мария, отодвигая супруга от ноутбука и исполняя на клавиатуре некую ораторию. — Выбираю первое. Внимание на экран.

Гуров послушно полюбовался на кусок плиты, утопленной во мхи и зелень, в окружении чахлых кустиков, густо увешанных различными ленточками, тряпицами, а то и фрагментами нижнего белья.

— Это так называемый Волчий камень, к нему не зарастет народная тропа.

— Трусы-майки при чем?

— Приносят от болящих, — объяснила жена. — А если в день летнего солнцестояния омыть камушек, собрать эту воду и дать выпить, то или сразу выздоровеет, или тотчас помрет.

— Так себе рулетка, — заметил он, — и, судя по обилию текстиля, ходят толпы.

— И это несмотря на то что, чтобы добраться до камушка, надо ножками немало пройти по лесам и топям. Идем дальше.

Следующий представитель: причудливо скрученные жизнью два дерева.

— Что за кривые березки? Тоже чудесные?

— Еще какие. Это так называемая Волчья верность, сюда захаживают одинокие дамы, брошенные жены, а заодно и молодожены после загса.

— Не к Вечному огню, и то хлеб. Да уж, я смотрю, у них тут на каждый чих припасен платок, для каждой нужды своя бумажка.

— Так о том и речь шла, помнишь? Местность прям утыкана достопримечательностями, от которых чувствительные натуры буквально в истерике. Вот еще пример…

За этим последовал еще пример, и еще, и за четверть часа виртуальной экскурсии полковник Гуров еще более расширил свои сознание и кругозор, ознакомившись с массой артефактов. В самом деле, концентрация различного рода чертовых седел, ухающих топей, бездонных озер и прочего поражала.

«А ведь Лера-то рассудила правильно, — признал он про себя. — При таком количестве точек притяжения экзальтированных дамочек, вечно учащихся и не могущих в разум прийти, проект просто обречен на успех. Хорошо ли спекулировать на недоразвитости ближнего — конечно, нехорошо. Зато как прибыльно».

Отвлекшись на свои мысли, он очнулся, услышав знакомое слово:

— …Вот гвоздь программы — собственно Волчья Яма.

Гуров принялся прилежно рассматривать очередное культовое место.

— С виду как будто старый карьер. Или ущелье в горах.

— Не то что ущелье, но овраг в самом деле глубокий. Это дно давнишнего карьера.

На склонах, спускающихся резкими, острыми уступами, росли уже немолодые деревья, с которых свисал гирляндами хмель, густо росли папоротники и разнообразные кусты. По каменистому дну бежала то ли речушка, то ли ручей. На небольшой полянке были установлены самодельные то ли прилавки, то ли полки, на которых было полно различных изображений с лентами и почему-то крестами, нечто вроде церковного подсвечника, и пара лавок. Помимо хмеля с деревьев вполне ожидаемо свисали тряпицы различных сортов и все — явно непростой судьбы. Лев Иванович почему-то решил, что тишина там стоит гробовая, только вода журчит. Вообще и от фото как-то не по себе становилось, какой-то первобытной жутью веяло.

— Ну а эта яма чем славна?

— Да все то же — исцеления, озарения, обретение смысла жизни. С той лишь разницей, что это место работает в полнолуние, а еще лучше — именно двадцать первого ноября, и дойти до нее без проводника, просто так, сложнее всего.

— Почему так?

— Далеко, да и дорогу знать надо. Надо быть замотивированным по самые гланды, чтобы туда тащиться — по снегу или грязи, сперва круто вниз, потом почти вертикально вверх. Туда разве что на козе верхом добраться можно. Хотя так-то, если летом или осенью, смотрится красиво.

— Не знаю, не знаю, — пробормотал он, — этому месту как-то не хватает хорошего такого трупа.

— Кто о чем, а Гуров — как всегда, — усмехнулась Мария, подавляя зевоту. — Так если ты удовлетворил свое юношеское любопытство, то, может, пойду я баиньки?

— Иди, иди, я еще посижу.

Оставшись один, он еще раз обдумал полученную информацию. Очевидно, что наскоро набросанный ими с Крячко «план» — филькина грамотка и чушь, никуда не годная. Особенно если предположить, что все женщины не просто пропали в очерченном генералом бермудском огурце, но и направлялись именно туда, в Волчью Яму.

«С учетом всего увиденного, услышанного и усвоенного складывается четкое, прямо-таки мистическое предчувствие того, что придется отправляться на местность. Однако сначала, для очистки совести, не имеет ли смысла все-таки потолковать с господином Радаевым?»

Пока он размышлял, надо ли это или, может, все-таки пока не стоит, чирикнул сигнал почты: капитан Анищенко, рассыпаясь в извинениях — «закрутился», «долго искал», «исправляюсь» и прочее, — прислал скан группового фото на фоне Эльбруса, на котором кружочком был обведен его преподаватель-махинатор.

Он располагался в центре группы веселых ребят, среди которых с трудом, но узнавался Саша Анищенко, еще худощавый и в дешевых очках. С чего вдруг этот симпатичный носатый блондин, изящно опирающийся на костыль, носит фамилию Абдулаев и имя Ильяс — понять непросто, но в любом случае личность приметная, и если годы трудов, забот и лишений не изменили его сверх меры, то