Её рука коснулась моей припухшей щеки.

– Нино уже ждёт. Ты хороша.

Я сконфуженно двинулась к выходу. Уж я была хороша! Особенно хороша была левая моя щека, кстати, которая со значительной частью меня не верила в синьорину искренность. Но вот я в дверях, уже кидала взгляд на прощанье, а коварного смеха так и не случилось.

– Наденьте крестик, дорогая, – напомнила мне Валентина.

Что же задумала ведьма?

Я вышла на улицу, выполняя синьорину просьбу. Крестик коснулся меня и, когда я застегнула цепочку, оказался чуть ниже яремной ямки. Нино ожидал у машины, он был холён, выбрит, от него дорого пахло, но не лилиями. Он ничего не говорил и был гораздо красивее, чем днём, его волосы отливали матовым светом фонарей. Он помог мне сесть и продолжал молчать и загадочно улыбаться всю дорогу. Меня это подкупило, настроение поднялось, я поощрила его старания, сказав, что звёзд сегодня действительно больше, что они выше и ярче, всё как он обещал. Мы заехали в бар, где выпили вина, где Нино обронил единственную за вечер глупость (о том, как крестик шёл моим глазам), где мы поняли, что оба не голодны, и откуда отправились прямиком на танцы.

Всё шло, как я желала, и поцелуй случился, когда мне он понадобился. Манёвры Нино становились убедительнее, его поцелуи – интимнее, наглее. Не казалось ли мне? Не занижала ли я планку? Пока я раздавала Нино оценки за действия, его тонкие руки вдруг обрели силу, он сильно прижал меня к себе, без особой нежности, крестик впился мне в шею. Помню, ещё тогда глубоко внутри я приняла это за нехороший знак. Нино продолжал руководить мной, не отступая, не давая мыслями уйти от него, стал яростно целовать меня. Похоже, он слепо принимал внешнюю грубость за внутреннюю уверенность. Ему категорически не шла любая резкость. Это моя вина. Я бы предпочла его прежнего. Но не брошу же я его в третий раз, тем более сейчас, когда он был не собой только ради меня.

Тогда же мы решили идти дальше. Мы прогулялись до отеля в нескольких кварталах, швейцар приветствовал Нино по фамилии, той, которой был отведён лучший номер на самом верху, «ближе к звёздам». На столе встречало шампанское в ведре со льдом, на кровати – шелка и цветы.

Нино позволил себе оставаться собой в вопросах буржуазности, несмотря на то что исполнял прежде всего мой каприз. Я восприняла это как проявление характера.

Здесь я вздыхаю, даю себе паузу, чтобы решить, как мне следует рассказать о том, что было далее. В каком-то романе я читала, как юная дева с трепетом и подробностями сообщала о своих первых мужских объятиях. Пассаж был смешон, но не вина всякой юной девы в том, что про любовь и плотское всегда читаешь с некоторой ухмылкой и долей снисхождения. Попробую и я.

Я встала у окна и открыла его настежь. Вот и пришёл он, момент таинства, момент расставания, тот каверзный фрагмент жизни, в котором уступаешь миру часть себя, своё прошлое. И неубедительной начала казаться уже моя отрешённость; едва я это поняла – заковал страх. В лицо смотрели звёзды и луна, я чувствовала их равнодушие. Для них мои душевные стенания были стары как мир. И броня моя из цинизма и убеждений, что жизнь есть бренная пустота, размякла и пала. Всё моё на глазах теряло смысл, затягивалось в пески неумолимые, дробилось о скалы – те оказались круче.

Говоря проще, я не хотела Нино. Говоря конкретнее, я, кажется, влюбилась. Не в Нино. Он прильнул к моей спине, пальцами стал гладить плечи, губами прикасаться к шее. Я закрыла глаза, постаралась прислушаться к телу, отпустить мысли. А мысли были об одном – чтобы тело, с которым всё это происходило, было не моим, чужим. «Фортуна ошиблась, пришла не в те двери!» – всё протестовало во мне в комичном духе бульварной прозы. Я не могла заставить себя отнестись к этому серьёзно. Я упомянула страх, но не уточнила его род – я предавала себя, истинную себя, вот что.

Мне подсказывали вспышки, стробоскопический свет в голове – ко мне возвращался призрак, силуэт, в его руках мерцали бликами солнца садовые ножницы. И в медлительности его жестов было что-то напряжённое, тревожное, но это была волнующая тревога. И хотелось задержать его и – неожиданно – любить его, молчать с ним, по-животному обвить его всего.

Пускай это был он, его руки сейчас меня касались, хотели скинуть с меня платье. Но чем больше я хотела, чтобы это был он, тем отчётливее я узнавала скуку в движениях Нино. В тот момент я казалась себе жалкой, ощущала над собой некую издёвку судьбы. Я захотела, чтобы Нино прекратил меня искать, оставил в покое. Да, немедленно оставил меня в покое! Это был не любовный роман, всё происходило со мной, его касания, дыхание, моё притворство. Я вздёрнула плечи, скинув его руки, его поцелуи. Всё это так жестоко!

– Прости… Кажется, я слишком много выпила…

– Конечно, конечно…

– Прости, Нино…

Он уложил меня спать, свалив шелка и лепестки на пол.

– Отдыхай, – успел прошептать он и покинуть номер, прежде чем неловкость сковала бы всё вокруг.

Я начала догадываться, что за игру затеяла моя маленькая гадина. Знала ведь она с самого начала, что отступлю я в последний момент. Да, меня она видела насквозь. И сейчас она, должно быть, сидела у себя на балконе, пила вино и смеялась, жестоко смеялась в компании жестокой подруги своей луны и её звёзд, колючих, точно крестик на моей шее.

Сон ко мне не шёл – какой там сон! – я разглядывала ночь в открытом окне. Эта ночь должна была быть моей. Оказалась она совершенно чужой, проходящей мимо незнакомкой, ставшей невольной свидетельницей моей неудачи. Я лишь на пару секунд удостоилась её внимания, её взгляд, упавший на меня случайно, был полон насмешки. «Очередная страдалица», – если и было что-то в её мыслях обо мне…

Проснулась и очутилась я в какой-то приятной неге. В комнату проникало спокойствие, обитавшее на крышах соседних домов. День был солнечный, в воздухе в косых лучах маялись пылинки, лёгкая уличная сутолока долетала сюда нежным гамом. Первым делом, не знаю почему, захотелось улыбнуться – самой себе, всему вокруг; так в детстве папа учил разгонять опасных чудищ по углам комнаты. Я послушно исполнила это желание. Следом захотелось кофе и фруктов. Поднявшись, я облокотилась на подоконник, и