немалую настойчивость, чтобы убедить меня жениться. За это я ей благодарен. Наверное, это у нас наследственное – нерешительность в вопросах женитьбы, вот и отец мой на матери так и не женился…. А вот сыну моему, Константину, никак не повезёт встретиться с волевой женщиной – ему уже за тридцать, а он не женат. Какие-то комплексы… Да, много нас, выросших без отцов, никогда их не видевших. Но мой отец настолько присутствовал в нашей жизни – мать о нём без конца вспоминала, других мужчин в нашем доме не бывало, – что ощущаю его, как реально присутствующего в моей жизни до сих пор.

Иногда думаю о родителях – какое поколение! Идеалы были у людей, принципы, жизни свои молодые за Родину отдавали и в тылу, и на войне. Не торговались – отдавали всё, что имели. Вот вы предлагали отцовские письма в ар-

хив отдать или в музей. А для нас с матерью они не исчерпали своего значения. Матери не будет – я буду хранить, меня не будет – сын у меня есть… Отец погиб на Украине, и я теперь живу там, пытаюсь искать его следы. Побывал в городе, откуда он писал свои письма – теперь он называется Хмельницкий. На территории военной части, где он служил, фашисты сразу организовали огромный концлагерь, лагерь смерти – надо было как-то «перемалывать» большое количество советских военных, сразу попавших в плен… Моржет быть, одним из них был мой отец…

Я уже сам намного старше своего отца, а всю жизнь мысленно с ним советуюсь, разговариваю с ним. И, знаете, думаю – мы не хуже своих отцов!

Во всяком случае, надеюсь…»

В конце концов Эдуард Леонидович всё-таки увёз мать к себе на Украину, и я потеряла их следы…

Воспоминания Э.Л. Лозынина-Галепина, 1938 г.р.

НЕ ЖИЗНЬ – КИНО…

«Не тужи – перемелется, всё мука будет» (укр. пог.)

Певица Тамара-ханум с камеристкой Фёклой, которую она называла Марией.

Родители мои – переселенцы из Западной Украины. Отец, Степан Николаевич Пережигин, служил в царской армии много лет, после каждой побывки мама, Фёкла Егоровна, в девичестве Стеклянникова, рожала ребёнка. Умерла мама молодой, рожая десятого ребёнка – Фросю, отец в это время служил в Японии. В связи со смертью матери он был переведён служить в Петропавловск. Семья наша проживала в селе Жагрине Беловского сельсовета Мамлютского р-на. Половина детей умерла в младенческом возрасте, живых нас оставалось пятеро, мне, старшей, было пять лет. По возможности нас поддерживали родственники, у которых и своих детей было много.

В один из церковных праздников дядя Прохор с женой Татьяной собрались в город, и взяли с собой меня и Фросю – самую маленькую мою годовалую сестру, по дороге она часто плакала. Подъехали к великолепному зданию – я, конечно, таких ещё не видела. Это был Петропавловский Вознесенский собор, в 1934 году его разрушат. Били колокола, народу много, весело! Мы вошли в храм, по одну сторону прохода стояли военные из местной казачьей части, по другую – гражданские, началась служба.

– Ты видишь отца? – спрашивает тётя.

– Вижу, – говорю, отец молился в шеренге военных. Стояли долго, когда закончилась служба, первыми вывели военных. Проходя мимо нас, он коснулся моей головы – тоже заметил. После этого все прихожане стали тесниться вокруг батюшки. Тётя Таня попросила какую-то женщину передать девочку под благословение, и отдала ей свёрток с моей сестрёнкой:

– Поднесите к причастию!

– А как её имя?

– Ефросинья.

Только та женщина отвернулась, передавая ребёнка, тётя меня схватила за руку и повела к выходу из храма. Быстро переменила платок на голове, я ничего не поняла. Дядя Прохор с папой стояли возле кошёвки, я стала плакать:

– Тятя, там Фрося! – меня успокаивают:

– Ничего, тут ей будет хорошо, ей титю дадут, и она плакать не будет. А потом мы её заберём… – мы уехали, отец остался продолжать службу. Какие были мои годы, а мои детские руки уже были нужны для работы – там гусят попасти, тут за ребёнком присмотреть. Надоела – отсылают к другим сироту на работу. Раннее ли утро, поздний ли вечер – бредёшь в Белово, Бескозубово, Налобино, Лебёдки, Студёное, Щучье – между ними где три,

где восемь километров, иногда и в Мамлютку – за двадцать километров. Никого не волновало, дойдёшь ли ты?

Стала постарше – отдавали меня в няньки, в батрачки. Как сейчас помню – отец вернулся со службы домой, для него затопили баню, он идёт мыться с сыном Павликом, лет девяти. У отца веник под мышкой, у брата в руках узелок с чистым бельём. Отец – ещё крепкий мужчина сорока лет…

Скоро отец женился, мачехой стала Фёкла из деревни Боровково. Своих детей у неё было трое, да нас четверо, родились ещё два мальчика от отца – Федя и Вася. Нам, маленьким, поиграть охота, да некогда – надо зыбку качать, пелёнки менять. Привязалась я к братишкам. Ко мне и брату Фёдору мачеха хорошо относилась, а вот Фёклу и Павла не любила…

В 1922 году реквизировали у деревни всё зерно – и начался страшный голод. Чтобы как-то прокормиться и хоть что-нибудь заработать, отец нанялся в другую деревню жать рожь, а чтобы жене было полегче, взял меня, восьмилетнюю, с собой. Хозяева, как водится, работы много спрашивали, а есть мало давали. Встанем с тятей до восхода солнца, пойдём в поле, давай

жать. Отец положит охапку ржи, а я рядом – завязочку из той же ржи. Наломаемся, пока солнце-то высоко встанет! Сядем обедать, отец мне почти

всё отдаст, а я и не понимаю, съем и ещё прошу.

В одно прекрасное утро раным-рано слышу: хозяйка кричит:

– Что вы там долго спите, уже солнце взошло! – я испугалась, соскочила с полу, побежала во двор – там на старой шубе в телеге отец спал. Схватила его за руку, свисающую к земле:

– Тятя, вставайте! – а рука холодная… Пришли старики, качают головами, неодобрительно на хозяев поглядывают, а что скажешь! Кто гроб

сделал, кто из одежонки что-то принёс, похоронили. Хозяева мне даже шубу нашу не отдали. Пошла я домой, а навстречу – сестра с младшим братишкой несут нам с отцом чистое бельё к бане. Встретились мы между Лебёдками и Налобиным, там мельница раньше стояла. Около неё мы и заснули, когда вместе вволю наплакались, предвидя свою горькую судьбу.

Так и вышло – узнав о