— И вы, Алексей Иванович, совершенно правы насчет бюджета, — добавил Бухарин, и тоже налил себе водки. Но пить не торопился. — Но что всё-таки произошло в Петрограде?

Дзержинский откашлялся, и сказал:

— Повторю за товарищем Зиновьевым: ничего особенного в Петро… в Ленинграде не происходит. Несколько циркистов в пьяном виде решили эпатировать публику. Их деятельность пресечена самым решительным образом.

— Самым-самым? — подал голос Каменев.

— Именно так, Лев Борисович.

— А как же пожар в гостинице «Интернациональ»? — не без ехидства спросил Рыков. — Сгорела гостиница-то, дотла сгорела.

— Вас неверно информировали, Алексей Иванович. Ничего непоправимого. Пожар был, но вполне себе локальный. Выгорел один номер, несколько получили повреждения от умеренных до незначительных. Причина возгорания — неосторожное обращение с огнём. Попросту — с примусом.

— Подождите, подождите, — встрял Бухарин. — «Интернациональ» — это же «Англетер», не так ли?

— Совершенно верно, Николай Иванович.

— Примус — в номере «Англетера»? Это же немыслимо.

— В номере «Англетера» немыслимо, а в номере «Интернационаля» — обычное явление. Сейчас не прежние времена, когда в «Англетере» постояльцами были адвокаты, банкиры, помещики, литераторы и прочий сомнительный элемент. Сейчас селятся пролетарии со всей страны. Им в ресторанах питаться дорого. Потому готовят сами. Некоторые. Иногда на примусах. Вот и в этом случае приезжие хотели приготовить суп. Примус опрокинулся, произошло возгорание, — Дзержинский говорил скучно, монотонно, казенными суконными словами — и тем совершенно успокоил и Бухарина, и остальных.

— А как же Мессинг, главный петроградский чекист? Говорят, что с ним что-то случилось! — и Рыков налил себе снова.

— Мессинг? Что с ним может случиться? Живой Мессинг, живой. Переутомился немного, ну, так седьмые сутки без сна. Время серьёзное, враги могут воспользоваться смертью Ильича, тут спать некогда. Я и сам сплю урывками, — вид Дзержинского подтверждал, что да, что он не преувеличивает. Глаза утомленные, красные, да и весь облик показывал — он на пределе.

— Да вы садитесь, вы садитесь, Феликс Эдмундович. Выпейте водочки, помяните с нами Ильича! — немного суетливо сказал Рыков. — Выпейте, закусите, чем богаты, отдохните…

— Благодарю, Алексей Иванович, не могу. Если я сяду, да еще выпью — свалюсь, и буду спать три дня. А дел много, неотложных, — и он повернулся к выходу.

— Я тебя провожу, Якуб. Кое-что уточнить хочу, — сказал Сталин, и они вышли вместе.

Мороз, хоть и ослаб немного, но оставался лютым, однако это не мешало. Огонь грел изнутри, огонь революции.

— Так что случилось в Горках? — спросил Сталин.

— Взяли мы Горки, Коба, взяли. Как не взять. Подогнали две цистерны хлора, и пустили прямо по ветру на усадьбу. Вчера к ночи. А сегодня утром, когда газ рассеялся, взяли приступом.

— Никого живого не оставили?

— Некого было оставлять, Коба. Пустые Горки. Никого нет. Никогошеньки. Ни Ильича, ни Кати, никого.

— Куда же все делись?

— Ушли. Не могли же они улететь, значит, ушли.

— Как же их выпустили?

— Газы. С подветренной стороны все и разбежались. Хлор — это хлор.

— Так кто же держал оборону?

— Не знаю, Коба. Но обязательно узнаю. Работаем в этом направлении. Ищем. По месту жительства персонала — засады. Ведём активный опрос населения соседних деревень. Ну, и всё остальное. Найдём.

— Посмотрим, посмотрим. Ленин ушел, Катя ушла, врачи ушли, повара с парикмахерами ушли, и неведомые бойцы ушли. Как в русской сказке о Колобке. А что в Питере?

— Не видели там Ленина. Никто не видел.

— А кого видели? Ты расскажи, что мне, из тебя клещами тянуть?

— Расскажу — не поверишь, Коба.

— Ты попробуй, я и поверю. Я доверчивый.

— Тогда слушай. В гостиницу «Интернациональ» пришли двое, с мандатами. Требуют, чтобы поселили в пятом номере. Мандаты серьезные, а те двое еще серьезнее. Один — высоченный негр в роскошной шубе, другой — турок с саблей. Чистый интернационал. Но все насчет турка и негра предупреждены, мы успели. Их отвели в номер, и тут же телефонировали на Гороховую, приезжайте.

Те и приехали, шесть человек, все при маузерах. И быстро-быстро в номер. Пятый номер. Тут стрельба и началась, как из пулемета. Шесть маузеров, это сила. И сразу пожар. Оперативники выскочили, а негр с турком нет. Ну, поначалу подумали, что нет.

Да только через десять минут новость: двое, негр и турок, захватили трамвай. У негра пулемет Шоша, а турок саблею машет. Вскочили в вагон и закричали: кто готов умереть за Ленина, оставайтесь, остальные вон.

Все вон и вышли. А они поехали дальше, едут, и кричат, да так громко, что за сто шагов слышно.

— Что же кричат?

— Мол, Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить. И в воздух короткие очереди. За ними, конечно, погоню организовали, но держатся в отдалении — какой-никакой, а пулемёт. Потом видят — трамвай стоит. Заглянули в вагон — никого.

— Исчезли, значит.

— Если бы. В полдень негр и турок пришли на Гороховую. Сами. Без пулемёта. Негр этак вежливо говорит, что у них дело к гражданину Мессингу, и тот их ждет. Так оно и было, ждал Мессинг.

Отвели их к Мессингу, а потом… — Дзержинский замолчал.

— И что потом?

— А потом совсем странное. Вся Гороховая вдруг запела.

— Что же они пели? «Интернационал»?

— Нет, какую-то неизвестную песню, — Дзержинский достал блокнот. — Вот:

Ленин всегда живой,

Ленин всегда с тобой

В горе, в надежде и радости.

Ленин в твоей весне,

В каждом счастливом дне,

Ленин в тебе и во мне!

— Однако! — только и сказал Сталин.

— Они и сейчас поют. Пятый день, — добавил Дзержинский. — Позвали для консультации профессора Бехтерева. Тот считает, что это типичный случай массовой истерии на почве скорби по вождю.

— Бехтерев? Профессор? Нужно запомнить. А что дальше было с негром и турком?

— Тут след обрывается. Никакой возможности спросить нет — в ответ они поют. Допоют до конца, и снова:

Ленин всегда живой…

— А песня-то неплохая, а, Якуб? — вдруг усмехнулся Сталин.

— Может, и неплохая, да только Гороховая сейчас не работает, а распевает.

— Подождем. Кончится завод — и замолчат. Соловья песнями не кормят. Что думаешь делать дальше?

— Работать. Искать.

— Только тихо ищи. А то, бывает, лекарство хуже болезни. Начнешь искать Ленина, тут слухи