конца 1920-x годов, когда все стало значительно жестче.) Без сомнения, этот последовательный подход был результатом осторожности Сталина: команда, в конце концов, могла воспротивиться исключению, как это иногда случалось, или мог обнаружиться какой-либо недостаток плана. Но в то же время он имел оттенок садизма: побежденный долго оставался в подвешенном состоянии, умоляя о помиловании и восстановлении. Молотов и другие, более прямолинейные бойцы фракций, вероятно, давно бы выгнали Троцкого из Политбюро, но тактика Сталина заключалась в том, чтобы продолжать изолировать его и других оппозиционеров до тех пор, пока они не станут полными изгоями, если не потерпят крах.

Дозированный подход был нацелен на то, чтобы взять на борт команду Сталина и потопить жертв. Не все члены команды были так же увлечены изгнанием старых товарищей, как Сталин и Молотов; например, после удара по Калинину в 1930 году они могли решить, что с них довольно. Перед этим, когда Сталин хотел убрать Зиновьева и Троцкого из ЦК, он свалил эту работу на Молотова, а сам уехал в отпуск. Как сообщил Молотов, Каганович и Киров были полностью за, но Калинин, Орджоникидзе и Рудзутак были ненадежны, а Микоян уклонялся от решения, избегая встреч. Сталин выказал удивительно невозмутимое отношение к колебаниям Рудзутака и Микояна, но был раздражен отсутствием активной поддержки Орджоникидзе («Где был Серго… Почему он скрывался? Позор!»). Когда выяснилось, что Ворошилов тоже колебался, Молотов сказал Сталину, что ему нужно пораньше вернуться из отпуска и подавить начавшееся восстание. Сталин согласился сделать это, но добавил, что он не слишком беспокоится об этих колеблющихся по причинам, которые «объясню, когда приеду». Увы, мы не знаем, каковы были эти причины, но звучит так, как будто он думал, что у него есть некоторые рычаги – возможно, скрытый шантаж по поводу прошлых грехов, – чтобы вернуть заблудших членов команды[74].

К 1926 году относительная вежливость в публичном общении между оппозиционерами и большинством ЦК, характерная для более ранних лет, давно исчезла. На партийных съездах над оппозиционерами теперь безжалостно насмехались. Даже на заседаниях ЦК Троцкий говорил, что его постоянно прерывают свистом, криками, угрозами и ругательствами; это напомнило ему о бурных днях в Петрограде между Февральской и Октябрьской революциями[75]. В Политбюро конфронтация тоже обострилась. Троцкий не стеснялся выражать свое мнение и переходить на личности, в мае он и Молотов сорвались на крик, разъяренный Молотов назвал его «инсинуатором по природе» – странное, книжное слово, используя которое, Молотов, возможно, хотел показать Троцкому, что он тоже был образованным человеком[76]. В 1926 и 1927 годах на заседаниях Политбюро было еще больше озлобления. Ворошилов сказал Зиновьеву, что не доверил бы ему ни копейки. Троцкий издевался над якобы ограниченными интеллектуальными способностями Рудзутака, которые, как он самодовольно добавил, высмеивал даже Сталин, что побудило разъяренного Рудзутака сказать Троцкому: «Вы специализировались в клевете на лиц»[77].

Сталин и Троцкий пошли друг на друга войной в сентябре 1927 года, когда Политбюро и Центральная контрольная комиссия собрались, чтобы обсудить оппозицию. Троцкий, присутствовавший по приглашению, но уже не являвшийся членом Политбюро, ответил на реплику Сталина резким упреком: «Товарищ Сталин, не мешайте, вы будете иметь предзаключительное слово, как всегда», а когда Сталин возразил, он добавил: «Вы всегда берете слово последним для того, чтобы выдвинуть новую ложь, кляузу, клевету и отравлять ею партию через партийный аппарат». Затем все стало только хуже:

Сталин: Вы говорите неправду, потому что вы жалкий трус, боящийся правды.

Троцкий: Зачем же меня партия держала во главе армии?

Сталин: Жалкий вы человек, лишенный элементарного чувства правды, трус и банкрот, нахал и наглец, позволяющий себе говорить вещи, совершенно не соответствующие действительности. Вот мой ответ.

Троцкий: Вот он весь: груб и нелоялен.

Чаще всего Сталин оставался спокойным, но Троцкий оказывал такое влияние на людей, что даже Сталин потерял самоконтроль. Обычно, особенно на общесоюзных партийных собраниях, Сталин умел произвести нужное впечатление. На одной из партийных конференций, позволив Рудзутаку и Бухарину выполнить грубую работу по делу Зиновьева, Сталин начал с насмешки: Зиновьев, по его словам, однажды заявил, что может приложить ухо к земле и услышать шаги истории, но теперь, поскольку он не заметил, что партия отвернулась от оппозиции, ему следует пойти к врачу проверить слух. Делегатам – практически все они к этому времени были представителями большинства в Центральном комитете – понравилась эта шутка; она вызвала не просто «бурные и продолжительные аплодисменты», после речи все встали и устроили овацию[78].

Оппозиция была не единственной заботой команды в это время. Политика Коминтерна по сотрудничеству с Гоминьданом в Китае, которую отстаивали Сталин и Бухарин, а Троцкий критиковал, закончилась провалом, когда Гоминьдан расправился со своими союзниками-коммунистами в Шанхае в апреле 1927 года. В мае Великобритания разорвала дипломатические отношения, и советские лидеры задумались, не является ли это прелюдией к новой западной интервенции. ОГПУ сообщало об усилении националистического сопротивления в приграничных регионах Украины и Грузии при активной иностранной поддержке. Тревога достигла апогея, когда в июне на варшавском железнодорожном вокзале русским эмигрантом-монархистом был убит советский посланник в Польше, а также одновременно была брошена бомба в партийный клуб в Ленинграде. Об убийстве Сталин писал Молотову: «Чувствуется рука Англии… Хотят повторить Сараево» (т. е. убийство эрцгерцога Франца Фердинанда, которое послужило поводом к Первой мировой войне). Ответом ОГПУ, явно с одобрения Сталина, стали массовые аресты подозреваемых предателей (бывших аристократов и т. п.) и казнь двадцати из них в качестве предупреждения[79]. «Агенты Лондона сидят у нас глубже, чем мы думали», – заявил Сталин руководителю ОГПУ Вячеславу Менжинскому[80]. Необходимо усилить ОГПУ, усилить военную разведку и ввести дополнительные меры безопасности на Кавказе[81]. Британская шпионская сеть должна быть искоренена, а шпионы предстать перед судом.

Советские лидеры призывали общественность готовиться к новому военному вмешательству капиталистических держав, стремящихся завершить дело, начатое ими во время Гражданской войны. Верили ли они в это сами – спорный вопрос, но, безусловно, они очень нервничали, особенно Ворошилов, нарком обороны, который неоднократно предупреждал своих коллег о том, что его ведомство недостаточно финансируется и что «нам придется дорого заплатить, если наши заграничные враги узнают» о плачевном состоянии армии[82]. Сталин постоянно думал о безопасности, и его на самом деле беспокоило, что враги действительно получали сведения и утечки секретной информации из Политбюро случались постоянно. Это не было параноидальной фантазией, историки действительно обнаружили секретные документы Политбюро и ОГПУ конца 1920-x годов в немецких архивах. Документы Политбюро печатались ограниченным тиражом, правила требовали,