Шрифт:
Закладка:
За день до Новруза Реза принес стопку писем из нашего дома.
– Вам открытка из Америки! – прокричал он, едва зайдя в коридор.
Мама́н вылетела из гостевой спальни и вырвала у него письма. Он снял ботинки и готовился повесить пальто на стойку.
– Полегче, полегче. – Реза в голос засмеялся. – Слава богу, у тебя есть прислужники, ханум-джун.
Мама́н поспешила обратно в гостевую спальню, а мы с Мар-Мар побежали следом, узнать, что же добралось до нас из Америки. Поверх других писем лежал голубой конверт с английскими буквами. Она попыталась пальцами сорвать резинку с пачки, но резинка была толстой, и вручную порвать ее было невозможно. Мама́н сбегала в кухню и принесла маленький ножик. Она разрезала резинку, просунула лезвие ножа под краешек конверта и открыла его. В ее руках расцвела великолепная карточка. Эта карточка была первым свидетельством отцовского выживания в Америке. Под тонкой полупрозрачной пленкой была блестящая картинка прекрасного поля с тюльпанами. Я понятия не имела, где это поле, но решила, что оно там, где живет баба́. Внутрь открытки он вложил собственную фотографию. Он стоял в бело-голубой полосатой рубашке перед домом со скошенной черепичной крышей – такие я видела только в мультиках и кино из Америки. Мама́н в тишине читала письмо папы, и на глазах у нее блестели слезы.
– Мама́н, что баба́ написал в открытке?
Она оставила себе фото и передала мне карточку.
– У него все хорошо. Он желает нам счастливого Новруза.
Я взглянула на папино письмо. Он написал мама́н несколько абзацев, и в его почерке я могла узнать многие слова. Я увидела мамино имя, свое, имя Мар-Мар – все они повторялись в письме.
Мама́н обняла нас с сестрой и сказала:
– Он хочет, чтобы я поцеловала вас за него.
Отца все-таки не захватил в плен ифрит. Открытка и фото доказали мне, что он безопасно добрался до Америки.
Это был лучший Новруз из всех, что у меня были. Быть в доме ака-джуна и проводить время с радостными тетями, которые пели, наряжаясь в яркие новые платья на Новруз, было превыше любых мечтаний шестилетней девочки. Даже для такой привереды, как я, хрустящие маленькие печенья были соблазнительны. В тот год весеннее равноденствие было утром. Мама́н рано нас разбудила, нарядила в новые вельветовые платья: Мар-Мар в кирпично-красное, а меня в темно-синее, расчесала нам волосы и послала наверх.
Гостевая комната на втором этаже оставалась для нас загадкой, потому что ее дверь в резной раме была закрыта весь год. Это была единственная комната в доме с мебелью во французском стиле. Азра хранила свой самый старый фарфор в вишневом буфете со стеклянными дверьми. Пол украшал старинный ковер сарук. Мы собрались вокруг укрытого терме дубового стола в центре комнаты. Саба и Лейла поместили вазы с крессом по четырем углам терме и расставили семь символических предметов Хафт сина в позолоченных блюдцах. На первый день Новруза Азра надела ожерелье с бирюзой поверх белой кружевной блузы. Она подкрасила волосы хной и вплела в них льдисто-голубой шелковый шарфик. С подкрашенными волосами она выглядела намного моложе. Она подогрела сотейник с суманаком и налила его в хрустальную миску, чтобы раздать вскоре после точки равноденствия. Ака-джун приколол белую куфи к редким седым волосам и надел фисташково-зеленый халат – тот, который носил только на Новруз. Он сел за стол и взял Священный Коран из центра Хафт сина. На обложке Корана был крупный золотой ромб, украшенный переплетением крошечных цветов. Под ромбом я могла прочитать слово «Коран», написанное крупным шрифтом – арабский алфавит не сильно отличался от персидского. Ака-джун прочитал несколько аятов на арабском. Я не поняла ни слова, но было что-то мистическое в его приятной позе и успокаивающем тоне, отчего я сидела тихо и спокойно. Мужчина в фисташковом халате читал слова на поэтичном языке, что казался мне волшебным.
Вскоре после равноденствия мы получили свои подарки. С первой страницы Корана ака-джун достал новые хрустящие банкноты и раздал каждому по десять туманов. В то время это были большие деньги. Мы все обнялись и поцеловались – как целуются иранцы, в каждую щеку. С улицы доносилась волынка. Тети танцевали под весенние мелодии. У них была особенная пластинка, которую они проигрывали на граммофоне на Новруз. Они даже попросили мама́н потанцевать с ними. Я редко видела, чтобы мама́н танцевала, но она встала и пустилась с ними в пляс. Все нарядились в цветочные длинные юбки, которые ака-джун привез из хаджа в Мекку. Цвета юбок сливались, когда они кружились, раскидывая весенние бутоны вокруг Хафт сина. Мы с Мар-Мар носились между цветами, пытаясь двигаться в ритме песни. Ака-джун и Азра радостно хлопали. Реза держал Коран в руках и не отрывал глаз от текста, пытаясь не обращать внимания на музыку и танец. Мама́н прислонила папину фотографию к одной из ваз с крессом. Он улыбался нам из Америки, скучая по мама́н, Мар-Мар и мне.
На двенадцатый день Новруза Реза попросил всех одеться после завтрака. Рано утром до рассвета ака-джун уехал в теплицы в Рей – маленький город на юге Тегерана – купить саженцы и цветы для своего сада. Мама́н не хотелось ехать, но, поскольку остальные собрались, согласилась и она. Мы отправились на оливковом «Пежо-504» Резы. Азра села рядом с ним, а остальные втиснулись на заднее сиденье – мы с Мар-Мар на коленках у мамы и Лейлы, а Саба посередине.
Реза повез нас в мечеть Фахрие в районе, куда часто ходил на молитву. Привычку ходить в мечеть в полдень и на закате он завел после революции. Я видела, как ака-джун молится на своем коврике или Азра покрывает голову и тело белой с цветами чадрой, становясь на колени для молитвы, но не видела, чтобы кто-то из моих родных ходил в мечеть. Как и во многих светских семьях Тегерана, бабушка и дедушка молились в одиночестве и не заставляли детей молиться дома или посещать службы.
– Мы будем молиться в мечети? – спросила я Резу, завидев минарет.
Он рассмеялся и посмотрел на меня через зеркало заднего вида.
– Разве похоже, что твои тети собираются на молитву? – сказал он.
– Ты такой юморист, Реза, – сказала Лейла. – Нет, Можи-джан. Он везет нас голосовать.
– Голосовать?
– А
