Ты всегда можешь рассказать ему.

А смогла бы я?

Это открыло бы больше боли, чем я хотела бы получить. Боже, я всегда гордилась своей силой, но в данный момент чувствовала себя слабой, смущенной и преследуемой своим прошлым.

Поэтому, вместо того, чтобы рассказать ему о случившемся, я бросила бомбу, которую следовало бы упаковать в пузырьки, обложить пенопластом, наклеить гигантский штамп "ХРУПКОЕ" и доставить с большей осторожностью.

— Она твоя сестра.

— Что? — Недоумение растеклось по его лицу, и он отпрянул от меня.

Я накинула свитер на плечи, чтобы было чем занять руки, а не утешать его.

— Ариана Де Лука — твоя сестра.

Его губы сложились в подобие рычания.

— Я не знаю, что за трюк ты придумала…

— Посмотри на меня, Дама. — Я встретила его пристальный взгляд и попыталась донести до него правду. — У твоего отца был роман со стриптизершей много лет назад. Она работала на него в The Landing Strip, но сбежала, когда узнала, что беременна. Я уверена, что ты можешь поспрашивать, чтобы подтвердить это. Ее звали Ария Симпсон. — Я добавила последнюю фразу на случай, если он и вправду поспрашивает, но я знала, что он мне доверяет. Я видела это в его глазах, и меня не покидало ощущение того, как сильно и в то же время как мало все изменилось.

— Откуда ты это знаешь?

— Я…

— Витали. Верно. — Он покачал головой, отвернулся от меня и пошел прочь.

Самое ценное в знаниях — обладать ими, когда другие их не имеют. Знания, от которых я отказалась, составляли гораздо больше, чем просто кусочек, и однажды, когда у него будет время как следует переварить свою новую реальность, он оглянется назад и задастся вопросом, почему я рассталась с этой информацией.

Я надеялась, что, когда этот день наступит, он сделает неправильный вывод.

ГЛАВА 10

Обманывать других. Вот что в мире называют романтикой.

Оскар Уайльд

РЕНАТА ВИТАЛИ

Семнадцать лет

Два человека смотрят на улицу через одну и ту же решетку; один видит грязь, а другой — звезды.

Как бы я ни любила его поэзию, мы с Фредериком Лэнгриджем, скорее всего, не стали бы друзьями. Лэнгридж стремился смотреть вверх, находить позитив в любой ситуации. В последнее время я смотрела вниз. Поддавшись пессимизму, который с каждой секундой достигал новых высот.

Сидеть в этой комнате день за днем было похоже на пожизненное заключение. Выглядывая из окон, я видела только грязь. Метафорическая грязь — босс синдиката никогда бы не похвастался чем-то меньшим, чем идеальные, ухоженные газоны, — но все же.

Грязь.

Уродливая, склизкая, цвета дерьма грязь.

Последние десять лет школа была моим убежищем. Уроки — моим занятием. Книги — моим ежедневным отдыхом. Конечно, папа принял решение о том, что я пропущу остаток учебного года, еще до моего приезда.

Оставалось всего две с половиной недели, а учебная программа не представляла особой сложности. Два весомых аргумента для того, кто любил свою дочь и хотел дать ей передышку; два еще более весомых аргумента для того, кто знал, как сильно его дочь любит школу, и хотел ее наказать.

Но папа не все контролировал, и нарушение правил давалось мне так же легко, как многовариантное исчисление. Когда часы пробили два часа ночи, я надела мягкие носки и распахнула дверь в комнату.

Это стало моей ночной рутиной со второй недели пребывания здесь, когда я решила, что прошло достаточно времени с тех пор, как меня застукали в комнате Дамиана, чтобы пробраться в библиотеку. Теперь, спустя месяцы, близилось начало нового учебного года, а меня все еще не поймали. Да и Дамиана я ни разу не видела.

После того как тишина встретила мои уши, я проскользнула за дверь, скользя ногами по твердому дереву. Над входом в библиотеку возвышалась картина маслом в неоклассическом стиле, суровое лицо Людовико Де Лука нахмурилось. Картина не переставала вызывать у меня дрожь.

Людовико Де Лука был первым потомком Де Лука, ступившим на землю Америки. А еще он был уверен в себе. Я читала в архивах Витали о том, как он убил свою жену, сына и невестку. Некоторые считают, что он, возможно, убил бы и внука, если бы это не означало конец его наследия.

Чего я никак не ожидала, так это того, что тот же самый проклятый исторический отчет, который я прочитала в архивах Витали, будет вставлен в рамку и висеть в библиотеке как таксидермический трофей. Как память, которой можно гордиться. Не зря же люди часто считали семью Де Лука сумасшедшей.

Я распахнула двойные двери в библиотеку, ожидая увидеть пустоту, как в лучших святилищах.

Вместо этого я обнаружила Дамиана.

Он лежал на бордовом бархатном диване, подперев ноги двумя подушками, подходящими для королевской короны. Между его ладонями лежал экземпляр первого издания романа Федора Достоевского "Братья Карамазовы". Тот самый экземпляр, который я читала и оставила лежать на приставном столике вчера вечером.

Откуда мне было знать, что в этом доме кто-то читает?

Пыль покрывала половину книг в библиотеке, Дамиан никогда не задерживался в доме дольше часа, а Анджело Де Лука хранил в своем черепе больше ярости, чем разума. Ничто в этом доме не кричало: "Литература!".

— По твоим рукам бегут мурашки. — Он ни разу не поднял глаз от книги. Даже если бы он поднял, нас разделяло несколько футов.

По моим рукам пробежали посторонние мурашки. Они испугали меня, но я заставила себя их подавить.

— Не помню, чтобы я читала эту строчку в книге. — Я заняла место на диване напротив него, смирившись с его вторжением. Это не могло быть хуже, чем сидеть взаперти в комнате.

Он перевернул страницу, умудрившись придать движению мужественный вид.

— Они — физическое проявление твоего влечения ко мне. — Его тон не оставлял поводов для споров. Словно его слова были фактом, и если бы он осмелился возразить, то потерпел бы поражение.

Я поблагодарила маман за ее уроки самообладания. Без нее мой голос был бы гораздо менее ровным.

— Значит, мои мурашки, которых не существует, — бред, — являются физическим проявлением моего влечения к тебе, которого тоже не существует. — Тоже бред. — Я так понимаю, слухи о безумии, бушующем на территории Де Лука, правдивы.

Наконец-то он встретил мой взгляд.

— Это не слухи. Это факты.

Но он не выглядел сумасшедшим.

И как бы я ни пыталась убедить себя в обратном, в его словах была правда. Неважно, насколько неожиданными они были. Меня тянуло к нему.