— Мы можем подняться еще выше? — голос Адлера штамм Фогельзанга звучал глухо. Его лицо до самых глаз было закутано шарфом.— Не стоит, шеф, если «Кальтесхерц» поднимется выше, то внешняя оболочка обледенеет, — казалось, что Крессенштейн расслаблен и почти не двигается. Над свинцовыми волнами клубился молочно-белый туман.— Как знаешь, я тебе доверяю, — Адлер устроился на откидном металлическом стуле. — Не представлял, как здесь холодно.— Так идите в жилой отсек, герр Адлер, — Крессенштейн едва заметно пошевелил штурвалом.— Не хочу пропустить момент, герр гауптман, — Адлер подышал на руки, укутанные в громоздкие варежки. — Кроме того, как я собираюсь совершать какие-то действия внизу, если не могу справиться с холодом?— Там придется двигаться, холод будет почти незаметным, — Крессенштейн пожал плечами.— Да как вы не мерзнете?! — Адлер вскочил и сделал несколько резких махов руками.— Вы волнуетесь, герр Адлер. В вашем возрасте это нормально.— Сколько еще до архипелага?— Два часа, если повезет.

«...Утром мы совершили один полет до ближайшего архипелага. Архипелаг — это громко сказано, конечно. Так, скопище камней, торчащих из моря. Мы спустились так низко, как только смогли. Гауптман настоящий виртуоз.

На обратной дороге море заволокло густым туманом, мы как будто плыли в молоке. Я вышла на открытую смотровую площадку только, а потом сразу спряталась греться. Кажется, что этот туман просачивается сквозь теплую одежду и трогает тебя своими ледяными пальцами. На станции сказали, что это только по началу так, потом привыкаешь.

Я сейчас прямо слышу твой насмешливый голос, который спрашивает меня, не жалею ли я, что ввязалась в эту экспедицию. Нет, мой друг, не жалею. К сожалению, я не могу тебе писать всего — это обычное бумажное письмо, уверена, в дороге его прочитают все, кому не лень. Так что просто поверь, здесь восхитительные и ни с чем несравнимые условия. Видел бы ты, как горели глаза Зеппа, когда он проводил поверхностные замеры вокруг полярной станции! Ему потребовалось немало усилий, чтобы сдержаться и не начать договариваться об аренде одного из корпусов под его научные изыскания. Но тогда пришлось бы показывать наш груз и объяснять в общих чертах в чем состоят его опыты.

На этом я прощаюсь. Завтра нам предстоит еще один полет, послезавтра — профилактический ремонт, а через два дня мы стартуем. Пожелай нам удачи.

Твоя закутанная в шерстяные вещи, в тщетной попытке спастись от холода, Лисбет».

— А ведь я им немного завидую, герр Крамм, — Шпатц встал и нацедил себе еще пива из бочки. Корбл сидел на стуле, вытянув протез, и благодушно курил трубку. Сегодня он объявил «день пива». Никакой плиты, только вяленая, соленая и копченая рыба. Так что его заведение было забито посетителями, охочими до дешевой выпивки, и если бы Крамм не был одним из любимых клиентов, то места бы им не досталось. Но ради приятеля одноногий повар выставил из-за крохотного столика в нише за бочкой пьяного бродягу с его не менее пьяной подружкой и устроился неподалеку, следя, чтобы маргинальная его публика не начала проявлять к Крамму и Шпатцу меркантильный интерес.

— Немного? — Крамм хохотнул, сложил письмо от Лисбет и сунул его в карман пиджака. — У тебя так мечтательно затуманены глаза, что мне кажется, что ты мысленно где-то там, мерзнешь рядом со своим кузеном на капитанском мостике и озираешь с высоты суровые просторы. Корбл, ты был когда-нибудь в полярных широтах?

— Я родился в тех краях, про которые пишет эта ваша Лисбет. Мы перебрались в Аанерсгросс, когда мне было четырнадцать. В нескольких километров от мыса Кальтерланц было рыбацкое поселение изб на двадцать. И по всему берегу таких было десятки. Но постепенно оттуда все сбежали.

— От холода?

— Ерунда этот холод, ко всему привыкаешь, — Корбл, не поднимаясь, нацедил себе пива из бочки. — От ненужности. Во всяком случае, так сказала моя мама. Королю стали не нужны эти земли, вместе с рыбой из моря. А когда живешь на краю земли, важно ощущать, что ты часть чего-то целого. Впрочем, не знаю. Мне показалось, что мы уехали просто в поисках лучшей жизни.

— Нашли?

— Мои родители точно нет. Началась война, и они оба погибли в том городе, которого больше нет. А я сбежал. Ушел бродить по лесу, заблудился, а когда вышел на опушку, то увидел, что все горит и дымится, а в небе болтаются три хищных вейсландских колбасы.

— Корбл, а у вас не рассказывали истории о разрушенном городе где-то на острове? — спросил Шпатц.

— О, да, сколько угодно! Тебе бы с нашими бабками поговорить, они бы таких небылиц про него порассказали!

— Ты думаешь, что все это сказки?

— Старшилки-то? Конечно. Они их придумывали, чтобы мальчишки в дом не тащили что море выносит.

Шпатц молчал, ожидая продолжения.

— Ну, стекляшки все эти мутные, прозрачные когти, черепки с рисунками, бляшки черные, — Корбл развел руками, будто не мог поверить, что собеседники не знают таких очевидных вещей. — Рассказывали, что от них бывают язвы, болезни и безумие. Чушь все. У меня прозрачный коготь до сих пор сохранился, я его из него рукоятку для шила сделал. И ничего со мной не случилось, ни язв, ни безумия.

— А с кем-то случалось?

— Может да, а может и нет. Знаешь же, как про это рассказывают — «вот у моего троюродного брата кума знала одного парня из соседней деревни, так вот его прабабка, мир ее праху, собирала на берегу стекляшки и делала из них бусы. Каждый, кто такие бусы носил, сначала окосел на один глаз, а потом у него дырка в брюхе образовалась, через которую все кишки видно и еда вываливается». Вот что из этого может быть правдой?

— А ты видел эти стекляшки, Корбл? — Крамм, сначала не проявлявший к этому повороту беседы интереса, тоже включился в разговор.

— Конечно, видел, их все видели. Синие и зеленые, как осколки бутылок, только толще и формы такой... замысловатой, — Корбл сплел пальцы, пытаясь, видимо, изобразить, какой именно формы были стекляшки.

Шпатц почувствовал досаду. Вот перед ним сидел человек, который не просто не сомневался в реальности разрушенного города где-то далеко во льдах, он даже держал в руках его кусочки.