Шрифт:
Закладка:
— Не пой на посмешище старому черту!
А печальная старая песня все звенит в его ушах. И стало ему всего жалко. Отца жалко. Мать жалко. И самого себя жалко.
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
Колю бьют
⠀⠀ ⠀⠀
В каждое окошко хмуро заглянул вечер. Пора зажигать огни. Зажгла лампу тетя. Зажгла лампу Тайкина мама — Ольга Никаноровна. Зажгли лампу богатые немцы. Только у Мишки темным-темно: никого нет дома. И у Кольки темно: тоже никого нет. И у Сережки темно: они едят картошку в темноте. Им сейчас так лучше.
А ребята идут от солдат. Идут веселые, смеются, машут руками. И кажется, что в глазах у каждого тоже кто-то зажег огоньки.
С другой стороны подходит Мишкина мама — бежит из типографии, как всегда ни жива, ни мертва:
— Где-то Миша, сыночек мой? Вдруг убежал на речку? Вдруг что-нибудь случилось?
Столкнулись у ворот, словно сговорились. Остановились. Марья Ивановна радуется:
— Вот он, мой Мишенька! Жив-здоров!
И вдруг откуда-то злой беспощадный голос:
— Николай! Ты куда ходил? Кто тебе разрешил?
Все как услышали, так и окаменели: это проклятый Колин отчим, как из-под земли, вырос у калитки.
Добегали! Погубили товарища!
А Маевский снова:
— Куда ходил, негодяй? Кто тебе разрешил?
Тут все посмотрели на Кольку.
Он стоит белый-белый. Стоит — молчит.
— Домой, негодяй! Марш домой!
И Коля пошел. Как-то боком пошел. А этот ирод за ним.
Сейчас сдерут с него всю шкуру, убьют его!
Молча, не сговариваясь, все ребята пришли на крылечко, где только что закрылась дверь за Колей. Стоят и ждут. Ждать горько. А сделать ничего нельзя.
Они уже поднялись по лестнице: Коля — впереди, а отчим — за ним. И даже через дверь слышно, как тяжело дышит Коля.
И вот началось… Удар! Такой глухой удар! Это он ударил и заорал:
— Кто тебе разрешил уйти?.. Я разрешил?.. Господь бог разрешил?.. Говори, как ты выбрался?..
Ребята не дышат — слушают. Тоська-поляк волнуется больше всех. Ведь если Коля расскажет, кто его отпирает, кто ключи подобрал, так Тоське ой как достанется. Его даже могут счесть за вора. Дескать, он не зря, а — зачем-то в чужой дом проникает, ключи подбирает.
Но Колька молчит. Молчит золотой наш Коленька.
Он его снова ударил. Опять такой глухой удар.
— Как ты выбрался? Как вылез, негодяй?
— Вы заперли, а дверь не заперлась, — наконец, сказал Коля. — Вот я и выбрался.
— Врешь, негодяй! Я хорошо запирал!
— А она не заперлась…
— Значит, ты должен был тут сидеть, как собака на цепи… Дом караулить… Кто тебе разрешил уйти?..
Коля молчит.
— Ложись, негодяй!
И снова р-раз!.. P-раз!.. Р-раз!..
Тайка зажала уши. Мишкина мама, вся бледная-бледная, гонит Мишку домой. Мишка не уходит.
А тот все бьет, бьет и бьет.
Коля долго молчал, терпел, не сдавался, но вдруг все-таки закричал:
— Ой, больно! Ой, больше не буду!
— Сдался! — сказал Толька.
— Трудно огольцу, — сказал Сережка.
А тот все бьет, бьет.
Мишкина мама больше не могла вынести. Она кинулась к двери, стала ломиться в квартиру номер четыре. Стучит в дверь кулаками, пинает ногами.
Там все притихло. Потом топ… топ… топ… Маевский спустился ко лестнице, открыл дверь.
— А-а-а… Марья Ивановна! — сказал он и даже постарался улыбнуться. — Что вам угодно?
А сам смотрит на нее колючими глазами.
Мишкина мама говорит:
— Пощадите ребенка… Нельзя же так… Смилуйтесь…
У него сразу сдуло с лица улыбку. Говорит-рычит:
— У вас, сударыня, есть свой щенок. Вот вы его и воспитывайте. А этого я уж как-нибудь сам воспитаю.
Хлопнул дверью, запер ее и опять топ… топ… топ…
И снова бьет.
Тайка ревет. Мишкина мама тоже плачет. Сережка нахмурился. Тоська опустил голову. Мишка закрыл уши руками. Толька просто так стоит.
Выходит на крыльцо тетя, крестит рот:
— Бог напитал, никто не видал. А кто видел, тот не обидел.
А за ней дядя, старый черт. Он говорит:
— Откуда и почему такое скопление людей? Что тут за крестный ход?
Им объяснили. Они тоже стали слушать, как бьют Колю. Слушают совсем спокойно.
Мишкина мама бросилась к тете:
— Евдокия Евсеевна! Голубушка! Забьют ведь мальчонку!
Тетя поглядела на дядю, а потом говорит:
— Моя хата с краю, я ничего не знаю. И ты, Машенька, отойди на крайчик!
А дядя говорит:
— Кыш по домам! Все кыш по домам!
А на Сережку стал кричать особо:
— Ты, арестант, зачем сюда прибежал? Марш отсюда! Чтобы я твою противную рожу больше здесь не видел!
После таких слов, конечно, все разбежались.
Мишка успел еще послушать у щелки «Для писем и газет», но за дверью стало тихо.
— Уже убили, наверно, Колю!
Сожгли они его, что ли?.
Ночь прошла тревожно, быстро, а чуть забелелось утро, все ребята сошлись у Колиной двери.
Вот гудки отгудели, колокола отзвонили, водовоз побывал, арестантов провели на работу, солдаты прошли с веселой песней.
А за дверью все тихо.
Наконец, большеухий Мишка услыхал:
— Шевелятся!
А Сережка добавил:
— Продрали глаза-то!
Это правда. Вот по лестнице топ-топ-топоток: выходит сама Полина Александровна, госпожа Маевская. А как выходит? Со старой корзинкой. Значит, в дровяник за углями для самовара.
— Смотрите-ка! Сама за углями пошла! — говорит Тоська.
— Они его теперь не выпустят! — добавил Сережка.
— Фря какая! На высоких каблуках да в дровяник! — заметила Тайка.
Маевская набрала углей, вернулась, заперла за собой дверь и опять все стало тихо. Значит они сидят — чаи распивают.
Но вот топ! топ! топ! — вышел, показался господин Маевский в нечищенных сапогах, протопал по двору и на улицу.
— Хорошо! Одним гадом меньше! — сказал Сережка.
А вот, слава богу, и сама вышла. Опять с корзинкой, только уж с другой — с новой. Не иначе — на рынок.
Теперь надо узнавать, что они сделали с Колей. Теперь или никогда! Пока их нет дома!
Все прилипли к дверям. Сережка спрашивает в щель:
— Коля, ты здесь?
Никто не отвечает.
Сережка снова, погромче:
— Коля, ты здесь? Это я. Сережка, спрашиваю.
Но нет ответа.
Мишка говорит.
— Наверно, они его убили! Очень просто!
Но вот Тоська решительно достал ключ. Клинг-клянг, и дверь отперта.
Ребята туда.
Но на лестнице Коли нет.
Отперли дверь в комнаты: тот же ключ подошел. Вошли в квартиру.
Все кругом раскидано, не прибрано, постель не заправлена, посуда не вымыта, на полу сор. Приторно пахнет табачищем да еще какими-то духами. Как в парикмахерской!
Но что же это?
В комнатах Коли нет!
В
