Шрифт:
Закладка:
— Правда? — немного недоверчиво спросила Марина, тут же остыв, — ой, как нехорошо получилось! Прости, Саша, пожалуйста, просто я устала уже ото всех отбрыкиваться, вот и решила, что ты тоже начал ко мне подкатывать, да и ещё так по-глупому, от тебя я это до того не ожидала услышать, что даже обиделась почему-то и расстроилась, никогда такого не было! У нас ведь кушают только маленькие дети, ну и ещё глупенькие девочки! А мы ведь так с тобой хорошо разговаривали, а тут ты мне такой — кушай! И всё стало как обычно бывает, ну я и обиделась почему-то сильно, как не знаю на кого…
— Проехали, — улыбнулся ей я, очень всем этим почему-то довольный, — но ты это слово в свою тетрадку будущего путешественника занеси! Вот начнёшь потом ездить по нашей необъятной, пригодится. Но ты начинай уже давай, начинай, а я тебе расскажу ещё чего-нибудь такого же, хочешь?
Она кивнула и без всякого жеманства принялась за еду, видно было, что газетчики наши сидят на какой-нибудь сильно урезанной тыловой норме пищевого довольствия и хорошо так недоедают. Я же постарался собраться с мыслями, нужно было не глупо шутить с перемигиваниями и двусмысленностями, как это обычно делают, нужно было рассказать что-то по-настоящему интересное, нужно было её заинтересовать, вот поэтому мне и ничего, кроме дальневосточной экзотики, на ум не пришло.
По правде говоря, настоящей экзотики в наших местах было маловато, там жили такие же люди, как и везде, но что-то я видел сам, что-то где-то слышал, а что-то собрался приукрасить прямо сейчас — не будет же она проверять это, верно? Но и безудержно врать тоже не следовало, не дай бог аукнутся ей мои россказни в будущем боком.
А потому начал я с беспроигрышного варианта — с китайцев. Сам я их практически не видел, но до революции, говорили, было их у нас много. И недоброй памяти хунхузы с набегами приходили, много горя они принесли, и торговцы спускались на лодках из Китая до самого Николаевска, меняя чай, рис и ткани на меха и редкие травы, да и просто народ оттуда валом валил в поисках лучшей жизни. Но потом, в революцию и в гражданскую войну, когда нам самим жрать стало нечего, большинство из них, ошалев от такого гостеприимства, подались обратно. Наши им в этом деле помогли, перекрыв за ними на глухой замок границу и всерьёз начав бороться с опиумом, спиртоносами и прочими буржуазными элементами, а оставшихся согнали покомпактней, для пущего надзора. Колхоз «Кантонская Коммуна» под Хабаровском, например, по большей части из китайцев и состоял, от кого-то они там у себя к нам убежали. От Чан Кайши, вроде бы.
И вот поэтому я и заливался соловьём, рассказывая ей о застольных привычках китайцев, и как именно ей надо будет себя вести, если в будущем каким-нибудь ветром занесёт Марину к ним в гости.
— Не врёшь? — всего лишь раз уточнила она, когда я что-то особенно разошёлся, — я ведь проверю, так и знай!
Но я в этот момент, слава богу, не врал, хоть и трудно было в это поверить. И всё равно, счёл за лучшее переключиться на родное село. Рассказал ей про кетовую путину на Амуре по осени, про то, что могу одной варёной кетой и варёной картошкой хоть круглый год питаться, а вот осетриной уже не могу, переел я её, воротит теперь. Да и то сказать, в один голодный год повезло бате, так мы месяца три только этой осетриной несчастной и питались, варёной и жареной, тушеной и томлёной, в пирогах и так, да кто ж такое выдержит-то?
А год голодным был потому, что тайга тогда вокруг нас выгорела — это раз, а там, где не выгорела, там неурожай кедровых шишек был — это два, от этого ушло всё зверьё чёрт его знает куда, ещё и Амур по осени разлился как никогда раньше — это три, то есть рыбу фиг поймаешь, вдобавок перебои случились с порохом, не было же ещё централизованного снабжения, а китайцы к нам тогда уже не ходили, вот и взять этот порох было негде, одно к одному, в общем.
Потом рассказал, как первый раз в жизни увидел самолёт вблизи, и на этом моя жизнь определилась окончательно и бесповоротно, и как начал всерьёз обдумывать побег из дома в Хабаровск, в школу гражданских пилотов, а потом раз и, как по заказу, под боком у нас начали строить новый город, да с авиазаводом, с настоящими аэропортом и аэроклубом, и как я рванул туда, не дожидаясь совершеннолетия.
— Как интересно, слушай! — Марина сидела, мечтательно уставившись на меня, — это же всё сфотографировать можно! И нужно!
— Какие твои годы, — успокоил я её, — успеешь ещё. А вот кисель остывает.
— Так, с кашей всё! — девушка вручила мне миску, в которой оставалось примерно с четверть, да и то в основном мясо, — больше не могу! Больше уже во вред пойдёт! И салат я весь съела, смотри!
— Давай, — принял я кашу, потому что у самого в животе уже немного поскуливало, — доесть надо обязательно, выбрасывать нельзя. А ты вон, яичко пока скушай, тьфу ты, господи прости!
— Скушаю, Саша, скушаю! — Марина рассмеялась, сверкнув мне белозубой улыбкой, — ух ты, а если оно всмятку? Тогда я его сейчас вот так!
И она моим ножом отпилила этому яйцу верхушку, а я, увидев это, тут же постарался принять как можно более удивлённый и недоумённый вид, хотя, если честно, мне даже и притворяться не пришлось. Марина снова хихикнула и, картинно подняв передо мной это яйцо срезанной частью вверх, черенком ложки пробила белок и вылила оттуда весь желток на ломоть уже чуть подсохшего, но всё ещё очень свежего белого хлеба.
— М-м-м! — даже закачалась она на месте, откусив и прожевав кусок, — пусть без соли, но как же это вкусно, Саша! И белый хлеб, и яйца, и масло, — всё, ухожу в лётчицы! А я ведь до войны, если бы ты знал, так любила яйца-пашот на завтрак, мне мама иногда готовила! Но второе
