Шрифт:
Закладка:
О чем же отец хотел рассказать загадочному Артемису?
Мария проводит пальцами по рукописной строчке. Это все, что осталось у нее на память об отце. Она нашла этот листок, завалившийся под стол и не замеченный людьми из компании, когда те забирали остатки отцовского архива. Знакомая волна стыда и гнева накатила на нее. Она обыскала весь дом, но ничего больше не обнаружила: ни докладов, которые он писал по ночам, ни салфеток, которые исписывал всякий раз, когда идея рождалась у него прямо за обеденным столом, и не обращал внимания на недовольство матери. Мария подвела отца, не смогла спасти его наследие.
Наверняка он хотел поделиться правдой с Артемисом. Или уже написал ему?
Хочется крикнуть отцу, крикнуть его тени, этому клочку бумаги: «Почему ты не рассказал мне? Что скрывал?»
Ответ может быть здесь.
Она должна делать то, что делала всегда: наблюдать, слушать, записывать. Этот Артемис – невидимка. Не исключено, что он исчез навсегда. Но Мария еще может отыскать его следы, выяснить, что на самом деле произошло в предыдущем рейсе этого поезда.
Она крутит и крутит шарик в пальцах. Он не разобьется, даже если уронить с большой высоты. Он крепче, чем кажется.
Мария встает так быстро, что едва не оступается – еще не привыкла к раскачиванию вагона. Она крепче, чем кажется. Крепче, чем считает сама. Она вспоминает отца, как тот погружал стекло в пылающее сердце печи. Вот что ей требуется: горящая печь, которую она будет носить в груди. Нужно держать руки как можно ближе к этому огню, чтобы чувствовать силу, которая побудила ее бросить прежнюю жизнь и сесть на этот поезд.
О формах и классификации
Генри Грей спал плохо, боль в желудке разбудила его в середине ночи. Завтрак с плохо прокопченной семгой и слабым чаем не улучшил настроения. Но атмосфера библиотечного вагона действует умиротворяюще: пахнет книгами, толстый зеленый ковер приглушает неутомимый стук колес, мягкое, глубокое кресло манит к себе. Кроме Грея, в вагоне только один посетитель: пожилой стюард сидит перед большой гравюрой, изображающей маршрут экспресса. Грей осматривает полки, с одобрением отмечая богатую подборку по естественной истории, в основном на английском и французском, а потом, как поступает всегда, заходя в книжную лавку или библиотеку, быстро отыскивает книгу со своим именем. Да, вот она, на нижней полке – «О формах и классификации мимикрии в природе». Грей берет том в руки, чтобы ощутить его весомость, груз всех тех часов, что он провел, лежа неподвижно на траве в своем саду и наблюдая за пчелами, чтобы доказать, что некоторые из них вовсе даже не пчелы, а Syrphidae, мухи-журчалки. Слабые принимают облик сильных, мимикрируют в более жизнеспособную форму. Мимикрия дает им преимущество перед хищниками, и это доказывает, как считает Грей, что такие существа стремятся к самосовершенствованию, постепенно приближаясь к образу Божьему. Грея хвалили, прославляли, предлагали оставить коттедж в Йоркшире и читать лекции в Лондоне и Кембридже. Он закрывает глаза и вспоминает притихший в нетерпеливом ожидании зал, готовый внимать каждому слову. Затем открывает книгу и видит, что кто-то осквернил титульный лист, написав возле имени автора: «юродивый».
Грей захлопывает книгу. Затем замечает трактат Жирара о приспособляемости и видоизменении, срывает его с видного места и относит в самый темный угол вагона. Стюард безмолвно наблюдает за ним.
Немного погодя дверь открывается и входит Алексей Михайлович. Чисто выбритого механика вполне можно принять за студента. Ему бы сидеть, ссутулившись, за последней партой и чертить в воображении схемы двигателей, а не нести на своих плечах груз ответственности за безопасность целого поезда. Грей отворачивается со смутным чувством неловкости и слышит, как механик что-то говорит стюарду на странной смеси языков, с помощью которой общаются между собой члены поездной команды, а затем звякает ящиком с инструментами.
Грей продолжает осматривать полки, пока не находит нужную книгу – «Историю железнодорожных мостов Европы». Осторожно вынимает из кармана конверт и кладет между первыми страницами. «Никто не возьмет в руки эту книгу, – уверял его механик. – Самое подходящее место». Грей с нажимом закрывает книгу, ощущая, насколько толще она стала из-за конверта.
В конверте лежат почти все деньги, что у него оставались.
Сам Бог свел Грея с этим молодым механиком. Пять месяцев назад его, разгромленного и обессиленного, прибило к недружелюбным берегам офиса Транссибирской компании в Пекине, где он скитался по коридорам в тщетных попытках встретиться с кем-нибудь из руководства и объяснить, что необходимо снова отправить экспресс в рейс, что нельзя лишать путешественников возможности быстро вернуться в Европу. Но офис был наводнен всевозможным сбродом, люди толкались и орали, двери то и дело захлопывались перед носом Грея. Удалось лишь пробиться к младшему клерку, который осведомился, почему бы Грею просто не вернуться домой тем же путем, которым он сюда прибыл. «Уверен, вы человек состоятельный, раз позволили себе такое далекое путешествие ради удовольствия».
Грею хотелось разрыдаться. Хотелось схватить наглеца за лацканы и как следует встряхнуть. Но боль в желудке усиливалась с каждым днем, и он едва смог проковылять к выходу из убогого тесного кабинета и только за дверью рухнул без чувств на мраморный пол.
Открыв глаза, он увидел молодого человека в униформе Транссибирской компании, склонившегося над ним со стаканом воды. Мимо текла река безразличных к участи Грея людей, зато парень взялся проводить его в больницу для иностранцев, где тот провалился в беспокойный сон.
Ему грезилось, что поезд увез его далеко в Запустенье и остановился посреди безбрежного океана мягко колышущейся травы. Дверь открылась от легчайшего прикосновения, и он вышел навстречу тишине и покою, дарованному ему Господом. Вокруг в совершенной гармонии жужжали насекомые, тысячи птиц величаво кружили в небе, неспешно взмахивая крыльями. «Эдем, – подумал он. – Многообразие форм – главное чудо мироздания».
Когда лихорадка спала и он смог сесть на постели, врачи заявили, что ему следует больше заботиться о
