Шрифт:
Закладка:
– Круто, правда? Возможно, я смогу полюбить кого-нибудь пожестче.
– Скорее уж они жестко тебя отделают, Питер!
– Так затем и карате…
Постепенно, по мере того как в мозгу Энтони устанавливались новые связи между моей ориентацией, обретенным бунтарским духом и сменой спортивной секции, улыбка на его губах становилась все шире и шире.
– В школе и не знают, какой процесс запустили!
– Я правда чувствую себя так, будто цепи сбросил, освободился. Планирую теперь изобрести себя заново.
Стоило мне произнести это вслух, я понял: так и будет. Поддержка Энтони обеспечила мне такую ценную и необходимую твердость, уверенность в себе.
– Метаморфозы!
– Точно! Метаморфозы. Правильное слово. Истеблишменту я не нравился, так пусть посмотрят, во что я теперь превращусь! Никого подобного они еще не встречали. И даже не узнают, кто их так задел!
– Не собираешься ли ты захватить всю школу?
– Нет, конечно, – я выдержал драматическую паузу. – Я собираюсь захватить весь мир! Учитель фехтования сказал мне как-то: «Всегда стремись к звездам, Питер, тогда даже в самом худшем случае ты все равно доберешься до Луны». Чем больше я об этом думаю, тем яснее понимаю: исследовать серый кусок камня мне совершенно неинтересно. Я выхожу в гиперпространство!
На это Энтони ничего не ответил. Просто в очередной раз остановился и вопросительно на меня уставился.
– С этой минуты я отказываюсь мириться с несправедливостями статус-кво – я их исправлю. Я отказываюсь терпеть, когда меня бьют, чтобы подчинить, и заставляют подстраиваться, отбирая возможности, – я превращу слабости в преимущества и создам новые пути. И я категорически отказываюсь склоняться перед теми, кто меня унижает, какие бы должности они ни занимали. С этой минуты каждый раз, когда Истеблишмент попытается загнать меня в рамки, я буду давать сдачи, снова и снова. Пока они не сдадутся.
– И заключишь мирный договор!
– Ну уж нет. Я приму только безоговорочную капитуляцию!
Энтони сдавленно фыркнул. Очевидно, идея ему понравилась. Когда мы снова двинулись с места, он подытожил:
– Грядет королевская битва!
Я остановился. Он тоже замер.
– Битва? – вскричал я, изображая недоверие. – Это война!
Я мгновенно проснулся и сощурился, вглядываясь в циферблат незнакомых часов на прикроватном столике: пять минут четвертого. Остатки сна в секунду слетели с меня, ибо я осознал: настоящий кошмар ждал меня по пробуждении.
Меня охватило чувство парализующего ужаса, навсегда связанное с тем далеким днем, когда я, шестнадцатилетний, ждал у двери кабинета директора, прислушиваясь – приоткрыв рот, мучаясь спазмами в животе, с бьющимся отчаянно сердцем – к приглушенной речи, тишине, звуку первого, второго, третьего удара, снова глухим голосам. Дверь открывается: «Следующий!»
Без предупреждения на меня навалился ночной кошмар наяву. За ним – еще один. Я чувствовал, что тону.
Ты умрешь!
Нет, не умру. Мне установят гастростому и аппарат для искусственной вентиляции легких.
Жалкая попытка! Этого мало. Если бы их было достаточно, все пациенты с болезнями двигательного нейрона сделали бы то же самое. Но они умирают. И ты умрешь. Просто, в отличие от тебя, им хватило смелости принять неизбежное.
Ничего неизбежного. Просто люди не хотят доживать до момента, когда окажутся заперты в собственном теле.
Не говори глупостей, твои рассуждения оторваны от реальности, это высокопарный бред! Твое существование оскорбляет науку. Поверь цифрам статистики: ты, скорее всего, умрешь через два года. Как и остальные.
Стивен Хокинг выжил – и я выживу.
Ну началось. Великий доктор Скотт-Морган сравнивает себя с самым известным космологом планеты. Как самонадеянно, как бессмысленно!
Ему установили аппарат для искусственной вентиляции легких в 1985 году.
У него диагностировали болезнь двигательного нейрона раньше, чем у тебя. Он гораздо богаче и может позволить себе лучший круглосуточный уход. Ты не можешь – и никогда не сможешь – себя с ним сравнивать. И умрешь обычной, ничем не примечательной смертью. Никто даже не заметит.
Даже если я и умру рано, хотя бы пять лет я должен протянуть. Десять процентов больных доживают до этого срока.
Но у них, может быть, менее агрессивная форма болезни, чем у тебя. Возможно, тебе станет хуже гораздо быстрее. И, даже протянув пять лет, ты будешь полностью парализован, сможешь двигать только глазами и останешься беспомощным, связанным по рукам и ногам в смирительной рубашке собственного тела, как живой труп.
Другие же как-то справляются.
А ты не справишься. Все твои чувства останутся при тебе. Ты будешь чувствовать боль и зуд, но не сможешь почесаться.
Другие же как-то справляются.
Но не ты. У тебя начнется клаустрофобия. Помнишь, как на последнем курсе застрял в том туннеле в пещере? Ты всегда гордился тем, что сумел успокоиться и выбраться наружу, но теперь тебе некуда будет деться. Весь твой ум и дорогое образование будут бессильны, верно?
Да.
Ты не сможешь говорить. И как ты планируешь пережить это? Представь: все, кто вынужден был терпеть твою бесконечную болтовню, возрадуются наконец, что ты умолк. И ты не справишься с этим.
Не уверен…
К тому же ты разрушишь жизни всех, кто сейчас рядом с тобой. Ты ведь не единственный, кому придется через это пройти. Первые симптомы появились у тебя год назад – и посмотри, ты же уже развалина. Люди отворачиваются, когда ты ковыляешь мимо. Ты обуза.
Обуза для Франсиса.
Знаю.
Он на такое не подписывался.
Знаю.
И, несмотря на это, твое эго требует в одиночку преследовать собственную цель – выжить? Игнорируя ущерб, который ты нанесешь этим своим близким – и человеку, которого любишь больше всего на свете?
Да.
Он заслуживает лучшего.
Да.
Ты говоришь, что любишь его всем сердцем, но если ты чувствуешь хоть малую долю этой любви, то не позволишь ему наблюдать за собственным медленным угасанием, собственной бесполезностью, за долгим, бесконечно болезненным прощанием со всем, что вы привыкли делать вместе. А потом ты уйдешь туда, куда он не сможет за тобой последовать. Если ты любишь его, то постараешься защитить.
Да.
Потому что иначе он начнет презирать тебя. И уйдет. Отправит тебя в хоспис, где полно пахнущих мочой стариков. Оставит умирать в одиночестве.
