Яйцами торговал здоровенный мужик, грудь колесом, а руки и голова располагались под странным углом. Он походил на морскую черепаху. Ехезкель держал коробку, а я, наклонившись, выбирала яйца. Мне хотелось выбрать для мамы самые лучшие яйца. Хотя другим они могли показаться совершенно одинаковыми, я знала, в чем разница. Я выбирала самые крупные яйца самой идеальной формы. Каждое яйцо я брала в руки и рассматривала. Находя то, которое мне нужно, укладывала его в картонку.

– Эй, конопатая, тебе не нравятся мои яйца?

Я почувствовала, что щеки у меня горят, и поняла, что краснею.

– Нравятся, – ответила я.

– Тогда выбирай побыстрее, конопатая! Быстрее!

Я быстро выбрала последние несколько яиц и сделала Ехезкелю знак следовать за мной. Он пристально смотрел на торговца.

– Прекрати! – прошептала я. – Пойдем!

– А что не так с конопушками? – спросил он, когда мы отошли достаточно далеко.

– Все знают, что это некрасиво…

– Некрасиво? А мне нравится…

– Ты просто так говоришь.

– Вовсе нет! Веснушки – они как звездочки на твоем лице, словно твое лицо – это вечернее небо.

– Может быть, для тебя они и похожи на звезды, но это всего лишь нечто такое, что считается некрасивым. Даже мама так говорит.

– А я думаю, что это красиво, – упрямо повторил Ехезкель. – Но откуда мне знать?

Через несколько дней Ехезкель подошел ко мне с пакетом из коричневой бумаги.

– У меня есть для тебя подарок, – сказал он.

– Для меня? Почему ты решил мне что-то подарить?

– Просто открой, – улыбнулся он, глаза его сияли.

Я взяла пакет и открыла. Внутри лежала черная стеклянная баночка с белой крышкой.

– Открой!

– Что это? – спросила я, снимая крышку и глядя на гладкий, жирный крем.

– Крем от веснушек! Я пошел в аптеку и сказал: «Дайте мне что-нибудь от веснушек для моей сестры». И он дал мне это. Он сказал, что это поможет. Наноси его дважды в день на лицо и шею. Веснушки начнут исчезать через три недели.

– Ехезкель, откуда у тебя деньги?

– Я сэкономил. Не волнуйся.

– Спасибо, Хезкель, но тебе не следовало этого делать.

– Я так хотел.

Я стала наносить крем каждое утро и каждый вечер. Через три месяца на моем лице не осталось ни одной веснушки, и больше они не появлялись.

Глава 9

Делят ризы мои между собою

и об одежде моей бросают жребий.

Псалтирь 21:19

Освенцим. Июнь 1944.

Солдаты повели нас к большому зданию. Мы вошли внутрь, и я увидела, что там совершенно пусто. Десятки девушек ходили вокруг с очень серьезным видом. Я присмотрелась и поняла, что они очень худы – кожа да кости.

– Снять одежду! – скомандовала женщина-солдат.

Мне показалось, что она всего на несколько лет старше меня. Светлые вьющиеся волосы были собраны на затылке в пучок. На ней была надета голубая блузка и юбка до середины икры.

– Одежду сложить сюда! – она указала на груду платьев в углу. – Быстро!

Я медленно продвигалась в очереди. Платье я не снимала с того дня, когда мы покинули Красну. Оно стало очень грязным, но качество ткани было видно невооруженным глазом. Идеальные швы, прекрасный покрой. Сколь бы бедны мы ни были, мама всегда шила нам с Лией по два новых платья каждый год. Я погладила боковые швы, сунула руки в карманы, ощупала шелковую подкладку. Женщина-солдат оказалась совсем рядом. Резиновой дубинкой она ударила девушку, стоявшую за мной, и та вскрикнула от боли.

– Ты слишком медленно двигаешься!

Я судорожно принялась расстегивать пуговицы и стягивать с себя платье. Руки у меня дрожали. Я старалась снять белье как можно быстрее. Я снова сгорала от стыда – мне не хотелось видеть обнаженные тела, но я ничего не могла поделать. Стоило нам снять платья, худые девушки мгновенно забирали их и складывали в груды. Шелковые платья летели и раскрывались, как цветы. Шерстяные платья сохраняли форму. Мы остались совершенно голыми.

– Встать в шеренгу! Встать в шеренгу! – скомандовал другой солдат.

Мы выстроились в шеренгу. Было темно, и я дрожала, хотя мне не было холодно. Я больше не чувствовала голода. В вагоне мне хотелось есть. Мне хотелось есть, когда мы шли сюда. Но теперь я не чувствовала голода, а лишь дрожала от слабости. Мы стояли с десятками других девушек, гадая, что с нами будет дальше.

Мы подошли к ряду из нескольких кресел, за которыми стояли безумно худые девушки, державшие в руках маленькие машинки. Нам велели сесть. Я ахнула, когда одна из них включила машинку и провела по моей голове.

Кудри закрыли мне глаза и упали на мои голые колени. Состриженные волосы стали еще более рыжими. Они пылали, как огонь, как кровь. Я вспомнила, как мечтала собрать волосы в низкий пучок для свадьбы, хотела расчесать их на прямой пробор, чтобы малиновые и золотые пряди на моей голове разделились, как Красное море перед иудеями. Они вновь встретились бы у основания моей шеи. Лия сшила бы мне вуаль из органзы, и вуаль эта спадала бы по моей спине нежными волнами. Волосы мои сияли бы сквозь вуаль, словно алое солнце, пробивающееся сквозь тучи. И весь город собрался бы, чтобы отпраздновать это событие вместе со мной.

Но вместо этого за моей спиной маленькая девушка водила по голове машинкой, очень быстро у меня не осталось ни волос, ни личности. Казалось, что это страшный сон. Состригая мои пряди, девушка напевала: «Маленькие мальчики с черными волосами». И в памяти возникает образ брата Ехезкеля. Вот он учит что-то в гостиной, идет со мной на рынок, смешит маму вечером. «Маленькие девочки со светлыми косами». Мама пытается сделать меня блондинкой, мы с подружками бежим к речке вниз по холму, и косы летят за их спинами, словно крылья.

Рыжие волосы упали мне на колени. Девушка стряхнула их на пол.

«Что было, то было». Танцы, смех, работа, жизнь.

«И больше этого нет». Венгерские солдаты входят в наш дом, все сдвигают и ломают.

«Все ушло в тот день и в тот час». Пряди рыжих, словно огонь, волос лежат вокруг меня. Других девушек тоже побрили. Девушка, которая брила мне голову, продолжает петь: «Что было, то было». Она снова подносит машинку к моей голове.

– Стой! – хотела крикнуть, но не издала ни звука.

С ужасом наблюдала, как волосы мои падают на