– Это верно, – рассмеялся мастер танца. – Это верно!

Они вспомнили, что я все еще стою рядом.

– Иди, Рози, – сказал господин Разумович. – Вечером я зайду поговорить с твоей матерью.

Я выскочила из магазина, изо всех сил стараясь не улыбаться. Почувствовав, что из магазина меня уже не видно, припустилась бежать. На лице моем играла широкая дурацкая улыбка.

Мне хотелось сразу же все рассказать маме, но пришлось ждать, ждать и ждать. Не успела она снять пальто, вернувшись с работы, как я обрушила на нее свои новости:

– Мама! Господин Разумович показал меня мастеру танца, и я танцевала для них, а теперь он хочет три месяца меня учить и сделать великой танцовщицей! Он сказал, что я стану настоящей звездой!

Мама смотрела на меня со странным выражением, словно стараясь не рассмеяться. Она медленно сняла пальто, повернулась, чтобы повесить его на крючок за дверью.

– Мама, ты можешь поверить в то, что я только что рассказала?

Мама повернулась ко мне с тем же странным выражением на лице.

– Хана Рахель Гринштейн, – она назвала меня полным еврейским именем, – если ты вздумаешь поехать с этим мастером танца, я переломаю тебе все ноги.

Сердце у меня упало. Было непонятно, шутит она или говорит серьезно.

– Я поговорю с господином Разумовичем, – сказала мама. – Этот человек тебя больше не побеспокоит.

На следующий день к нам пришел зэйде. Он подхватил меня и закружил.

– Мы будем танцевать с тобой на твоей свадьбе, – сказал он. – Мы будем танцевать, танцевать, танцевать!

Он поставил меня на пол, обхватил одной рукой за талию, а пальцы другой сплел с моими, и мы вальсировали по комнате, представляя, что это моя свадьба. Мама захлопала. Я держала зэйде за руку и смеялась, а он кружил и кружил меня.

После этого никто не говорил о мастере танца. Да я и сама старалась о нем не думать – разве что иногда, перед тем как заснуть. Я закрывала глаза и представляла, как танцую на сцене где-то далеко, может быть, даже в Америке. Там, где никто не смеется над рыжими девочками, где я смогу быть такой, какой хочу быть. Где сияют яркие огни, где люди хлопают, а я стремительно кружусь на огромной сцене.

Часть II

Глава 7

Падут подле тебя тысяча и десять тысяч одесную тебя; но к тебе не приблизится.

Псалтирь 90:7

Чехей. Малый кирпичный завод. 31 Мая 1944.

Утром, когда мы с Лией вышли из нашей палатки и направились к заводу, мы увидели большую толпу, окруженную жандармами. На железнодорожных путях стояли товарные вагоны.

– Что это? – спросила я.

– Кто знает? – пожала она плечами. – Пошли, мы не должны опаздывать.

Мы вместе пришли на завод, взяли кирпичи и понесли. Я смотрела, как Лия держит кирпичи своими идеальными руками. Руками, которые могли любую ткань превратить в прекрасное платье. Я поверить не могла, что она занимается чем-то подобным. Мы сложили кирпичи на дальнем краю поля и вернулись на завод. Солдат стало еще больше. Они толкали и били всех, кто оказался на заводе. Вокруг царил хаос и смятение. Солдаты хватали людей за руки и толкали в спины. Несколько солдат оказались за нами с Лией и другими девушками, которые вернулись с поля вместе с нами. Нас втолкнули в группу, которую погнали к вагонам.

– Поторапливайтесь! Лезьте в вагоны! Быстрее! – орали солдаты.

Они колотили людей по спинам палками. Женщин гнали вместе с младенцами. В вагоны лезли мужчины, молодые и старые, дети и женщины. Прямо на моих глазах люди превращались в сплошную массу, исчезающую в вагонах.

– Эй, девка! – крикнул мне жандарм. – Подожди! Сначала я должен убедиться, что у тебя нет ничего ценного.

Он пробежал пальцами по моему платью, ощупал все мое тело. От этих касаний меня затошнило. Я хотела оттолкнуть его, но он держал автомат, а я хорошо помнила женщин, висящих на деревьях. В конце концов он втолкнул меня в толпу, и толпа внесла меня в вагон. Я протолкнулась к открытым дверям и увидела маму. Мама с Лией уже были здесь. Она сказала, что Ехезкель тоже в вагоне. Мама пыталась удержать меня, но в вагон заталкивали все новых людей, и волна разнесла нас в разные стороны. Лия оказалась почти рядом со мной. Нас погрузили в прямоугольный железный вагон для скота, где не было ни сидений, ни окон.

В вагон заталкивали все новых и новых людей. В меня упирались руки, ноги, спины. Меня тянуло в одну сторону, ноги – в другую. Я откинулась назад. Девушка передо мной прижалась ко мне спиной. Нас сдавило так сильно, что мы не могли пошевелиться. Волосы ее попали мне в рот, я задыхалась. Я попыталась поднять руки, чтобы хоть как-то защититься, но меня сдавливало все сильнее. В вагоне не осталось свободного места. Мне уже казалось, что, если здесь появится хоть еще один человек, вагон попросту разорвет изнутри. Захлопнулись двери, лязгнул замок, единственный источник света исчез. Стало очень страшно. В вагоне не хватало воздуха, жара становилась невыносимой и удушающей, по ногам тек пот. Волосы соседки забивали нос и глаза, отбросить их было невозможно.

Заплакал младенец, потом другой. Вскоре уже рыдали все вокруг. Сердце у меня заколотилось, мне нужно было выйти, но я оказалась в клетке – как в грудной клетке мое сердце. Поезд тронулся, и наш путь начался. Я молилась, чтобы в вагоне стало хоть чуточку прохладнее, но воздух совершенно не поступал. Чей-то локоть впился мне в живот, к спине прижалось чье-то потное тело. Мы неслись куда-то, но куда, никто не знал.

Где-то позади я услышала голос Ехезкеля:

– Мне нужно в туалет.

Я огляделась, но ни туалетов, ни даже ведер в вагоне не было – впрочем, мы и не смогли бы до них добраться. Я надеялась, что мы скоро остановимся, но вагон продолжал двигаться вперед и вперед. Я услышала чей-то крик:

– Эта, что рядом со мной, умерла!

Сердце замерло в груди, и я почти не могла дышать. Запахло туалетом. Я почувствовала, как щеки мои пылают от стыда. Мы продолжали куда-то ехать, сдавливая друг друга. Воздух становился все более затхлым, вонь усилилась. Вскоре я почувствовала, что мне тоже нужно облегчиться, и