века Лафонтен был первым, кто встал на защиту животного царства, осмеянного догматической философией, и при этом он воспользовался неопровержимым философским методом, уже тогда привнеся в рассуждения элементы позитивного знания{23}, которые можно рассматривать как отправную точку этологических исследований, то есть исследований повадок и поведения животных. Он был первым, но далеко не последним даже в XVII веке, поскольку именно в тот период теория поведения животных начала постепенно отделяться от философии и превращаться в опытную науку, в эмпирическое исследование. Как я уже сказал, эти тезисы, эти исследования находят выражение в баснях и, в частности, в «Речи, обращённой к госпоже де ла Саблиер»{24}. Приведём оттуда цитату: «Известно вам, что если б размышляли / животные, они едва ли / могли бы в том отдать себе отчёт»{25}. Фактически мы соглашаемся с тем, что животному не свойственна рефлексия, самоанализ, который в известном смысле, как cogito, напрямую отражает деятельность. Однако это вовсе не исключает наличия разума, способности к рассуждению, расчёту, прогнозированию. Давайте подробней остановимся на «Речи, обращённой к госпоже де ла Саблиер», поскольку это очень важный текст (здесь, кстати, также неплохо было бы процитировать послание к госпоже де Монтеспан). И хотя этот отрывок может показаться довольно скучным, именно в нём Лафонтен пытается пресечь распространение картезианства как совершенно неадекватного представления о феномене жизни.

Вы знаете, в целом Лафонтен руководствуется античными принципами басенного жанра, а потому не стоит трактовать басни как буквальное воспроизведение его исследовательских методов. Басня — это всё-таки литературный жанр, однако в посланиях и в обращениях Лафонтен гораздо точнее выражает свои взгляды, облекая их в форму почти что научного рассуждения.

Это конец IX книги басен{26}. Опустим традиционные для тех времён любезности и перейдём непосредственно к размышлениям. Вот что пишет Лафонтен (строки 24–169):

Позвольте же коснуться мне вопросов

Той философии, которая слывёт

У нас новейшею. Нам говорит философ,

(Имеется в виду Декарт.)

Что духа нет, есть только плоть одна,

И каждое животное — машина,

В которой действует известная пружина,

В движение приведена.

Не таковы ль часы с заводом,

Идущие всегда одним и тем же ходом?

(Нет способности к прогнозированию, это просто стрелка часов, которая постоянно движется…)

Откройте же её, взгляните в глубину,

Пружину вы увидите одну,

Она ближайшую спешит привесть в движенье,

Пока не зазвонит известный механизм.

Таков, по мненью их, животных организм.

Машиной каждой впечатленье

Воспринимается, и так же в свой черёд

Она толчок другим передаёт.

(Это теория проводимости нервных импульсов.)

Но как же делается это?

Здесь приведу я смысл ответа.

Согласно этому ученью, лишены

Животные сознания и воли:

В них радость и печаль, любовь и чувство боли

Необходимостью одною рождены.

Так что ж они? — Часы!.. А что же мы такое?

О, мы — совсем другое.

Различие Декарт нам поясняет сам,

Декарт, которому наверно был бы храм

Языческим воздвигнут веком;

Меж разумом и человеком

Он — нечто среднее. Так, получеловек

И полуустрица — иной слуга вовек.

Вот каковы Декарта рассужденья:

«Один я одарён способностью мышленья.

Что занимает мысль мою

Один я это сознаю».

Известно вам, что если б размышляли

Животные, они едва ли

Могли бы в том отдать себе отчёт.

Декарт же далее идёт

И утверждает он, что действия животных

Зависят от одних влияний безотчётных,

Что рассуждать они не могут никогда.

Мы с вами этому поверим без труда;

И, тем не менее, когда, травимый псами,

Напуганный людскими голосами

И звуками рогов, предвестников побед,

Маститый зверь, достигший лет преклонных,

Олень старается напрасно спутать след,

От ярости ловцов, погоней распалённых,

Он уклоняется, оленя юных лет

Подставив им взамен. И как его уловки,

Которыми продлить свои он хочет дни,

Как хитрости его, его обходы ловки!

Достойны участи счастливейшей они

И славного вождя. Но гончих разъярённых

Добычей он становится в борьбе,

Иных трофеев не стяжав себе.

Когда птенцов своих, едва лишь оперённых

И не умеющих летать,

В опасности их куропатка-мать

Увидит вдруг, искусно притворяясь,

Что пулею в крыло поражена,

Охотника и пса старается она

Отвлечь к себе. Когда же тот, кидаясь,

Готовится схватить её, легко

Она взлетает высоко,

Над их смущением как будто издеваясь.

Близ севера есть дальняя страна.

Как в первобытные глухие времена,

Там люди все живут в невежестве глубоком;

Зато животные сооружают там

Над быстрою рекою иль потоком

Сооружения, подобные мостам.

Искусно строятся животными плотины:

Настилка из досок, затем из твёрдой глины.

Под предводительством главнейших мастеров

Работает артель бобров.

Известная во время оно.

Что перед этою — республика Платона?

Лишь только настаёт холодная зима,

Бобрами строятся удобные дома,

И по мостам они свершают переходы,

Меж тем как дикари переплывают воды.

Что лишены животные ума,

Я верить не могу и я скажу вам больше:

Герой, пред кем дрожит турецкая земля,

Мне сообщил рассказ, король великий Польши,

А лжи не может быть в устах у короля.

Король рассказывал, что на его границе

Из рода в род ведут войну зверьки,

Которые зовутся байбаки;

Они сродни приходятся лисице.

И столь искусная война

Едва ли меж людьми бывала ведена:

Разведчики, летучие отряды,

Шпионы, вылазки, засады,

Все ухищренья, без числа,

Науки, Стиксом порождённой,

Которая героям жизнь дала.

Дабы почтить хвалою заслужённой

Их подвиги, пусть Ахерон

Нам возвратит великого Гомера;

Пусть также и Декарт нам будет возвращён.

По поводу столь дивного примера,

Хочу я знать: что возразил бы он?

Пусть говорят: животных организмы

Лишь сложные природы механизмы,

Телесной памятью одной одарены,

И побуждения другого им не надо

Для действий, вроде тех, что мной приведены.

Им служит память местом склада: