Я был служкой в церкви; в Лютеранской церкви Синая имелся обычай, по которому мальчики прислуживали при алтаре или зажигали свечи перед мессой, а также помогали пастору. На одной из месс я почувствовал, как на меня снисходит Святой Дух. Возможно, этот момент стал поворотным в моем духовном развитии – я стал служкой, лидером бойскаутов и помогал в церкви в белом стихаре. Помню, я сидел тогда в первом ряду, прямо перед кафедрой пастора. В тот день я был весь в белом, и мне показалось, что моя одежда светится. Некоторое время я очень старался вести себя благочестиво. Я не ругался, не употреблял алкоголь и наркотики, воздерживался от секса. Помню, как-то раз все принесли свои иконы и кресты, чтобы показать другим. Некоторые мальчишки упоминали имя Христово всуе и много ругались. Я так расстроился, что едва не заплакал, а дома рассказал об этом маме. Но в том же возрасте, в 12–13 лет, я стал все больше думать о связывании. Эти темные мысли я держал при себе. Если я делал что-то такое, то только в одиночестве. Мне казалось, что у меня нет друзей, даже родителей нет.

Единственная притча, которую я помню, звучит так: одному человеку принадлежало самое красивое озеро в округе, с зеленой долиной, окруженной старыми деревьями, яркими цветами и зеленой травой, чистое и прохладное. Он никого туда не пускал. Не позволял людям или животным пить оттуда, даже птиц прогонял. Однажды он погнался за птицей, поскользнулся, упал в озеро и утонул. Эгоизм убил его.

В каком-то смысле то же самое произошло со мной. Хоть я и не умер, для всего мира и моей семьи я – погибшая душа.

Дочь пастора стала моей первой подружкой. У нее были карие глаза; она была очень славная, честная и милая девочка. Наверное, я ее любил, потому что, если в воскресенье я не мог с ней увидеться, мне было очень больно. Когда ее отца перевели в другой приход, я сильно страдал. Я никогда не умел мириться с поражениями. Наверное, это одна из моих главных проблем – нетерпение и погоня за вниманием. Каким-то образом стремление привлечь к себе внимание, чувствовать себя желанным и любимым ребенком развилось у меня неправильно.

Был один случай, в котором проявилась моя импульсивность, – довольно для меня редкий. Ко мне в руки попало воздушное ружье одного из сыновей Бетти. Я выстрелил из него пистоном Боба по картонной коробке. Коробка загорелась, и огонь по сухой траве побежал к домам. Я знал, что это опасно, но мне очень хотелось посмотреть, что будет, и я его не затоптал. Мне было стыдно, и я знал, что у меня будут неприятности. В тот день я зашел слишком далеко. Но огонь меня возбуждал; у скаутов я славился мастерством в разжигании костров.

Осенью 1951 года я пошел в первый класс в школе Ривервью; мне было тогда шесть лет. В детский сад я не ходил. Оглядываясь назад, думаю, мне следовало бы посещать детский сад, потому что школа и уроки давались мне тяжело. По простым предметам вроде рисования я успевал лучше».

Мама

У Рейдера сложились амбивалентные отношения с матерью. Он любил ее, но иногда она казалась ему «предательницей».

«Наверное, в раннем возрасте я проводил слишком много времени с моими бабушками и дедушками либо с друзьями матери. Мы не были с ней близки. Я помню, что той длинной зимой 1949–1950 годов [когда Рейдер жил на ферме у бабушки с дедом] я скучал по ней. Думаю, что она тоже умела показывать разные грани своей личности [компартментализация], как я, но в хорошем смысле. Возможно, она, как я, любила ходить по грани. Ей тоже нравились книги ужасов про монстров и разные триллеры. Мы ходили с ней в кино. Помню один фильм «Судьба-охотница» [лента 1964 года про человека, выясняющего истинную причину авиакатастрофы]. Я был подростком, но гордился, что пришел с ней – со взрослой женщиной».

Рейдер вспоминает несколько травмирующих моментов, связанных с матерью. Он считает, что первый случился, когда ему было три или четыре года.

«Однажды мама то ли захотела проверить меня, то ли правда ее рука застряла между подушек дивана. Она попросила меня сбегать позвать на помощь в соседний дом, к ее матери. Ее обручальное кольцо зацепилось за пружину, сказала мама. Я очень испугался, потому что она плакала. Но одновременно я был возбужден. Я разглядывал ее. У меня возникло странное чувство внизу живота. Я побежал к бабушке за помощью. Я часто думаю о том, не могли ли те ранние впечатления пробудить у меня темные фантазии о связанной женщине, зовущей на помощь. Диваны тоже возбуждали меня, и связанные женщины на них – но не моя мать. Такое же чувство у меня возникло, когда мы с мамой катались на колесе обозрения. Его же я испытал перед своим первым Большим G [оргазмом].

Еще одно травмирующее событие, которого мне никогда не забыть, произошло в дуплексе на Сентрал и Мэдисон, когда мы только переехали в Уичито. Мне было лет пять. У меня был по соседству приятель, с которым мы играли. Однажды я нашел на тротуаре игрушечный трактор – не на его участке. Трактор принадлежал тому мальчику, мы однажды играли с ним. Я принес трактор домой, и мама накричала на меня за то, что я его украл. Она по-настоящему рассердилась и ничего не хотела слушать. Я сказал: «Нет, трактор был не на их участке. Я не знаю, чей он». Она все равно заставила меня его вернуть. Я плакал, мне было очень стыдно. Я вернул игрушку. Никогда не забуду этот момент. Я злился на маму, потому что она не пошла со мной и не объяснила, что я не крал трактор, а просто взял поиграть. Из-за нее я чувствовал себя вором. Мне было одиноко и грустно. Возможно, так впервые проявилась моя импульсивность. Я действую не размышляя. Позднее я еще брал чужие вещи и прятал их.

Потом мы с ребятами увлеклись тем, что подбрасывали разные железки на рельсы и смотрели, как поезд расплющит их. Детектив из Министерства путей сообщения очень нас напугал, когда пришел к нашим родителям. Мама выдала нас бабушке с дедом. Это очень подорвало наши отношения с ней. Это было унизительно, и я чувствовал, что не могу ей доверять. Она поставила меня в неловкое положение».

Она унизила