— Ондрейко, я хочу бабочку…

— Я наловлю тебе их сколько угодно!

— Правда?

— Правда.

— А каких, Ондрейко?

— Всяких. Я наловлю тебе сколько угодно бабочек.

Я беру ее за руку, и мы уходим домой.

Давно когда-то хаживал в Грушковец маленький старичок в облезлой бараньей шапке, в облезлом пальто, подпоясанном веревкой, поскольку сохранилась только самая верхняя пуговица, а под пуговицей была булавка, а уж под булавкой веревка, она заменяла ему третью пуговицу и в то же время поддерживала за пазухой мешочек с куском хлеба и бутылку черного кофе — его обед. Он садился куда попало, хоть прямо в сугроб — вернее, на свой заплечный мешок, а мешок у него был такой, что старичка и не видать под ним. Вот садился он, говорю, и закуривал, наблюдая за воробьями, которые всегда слетались к нему, словно хотели развлечь его своим ошалелым чириканьем. Если погода бывала не очень холодная или если он никуда особенно не торопился, то вытаскивал из мешочка трубочку, зажигал и попыхивал не торопясь. После каждой затяжки выпускал он изо рта по нескольку чудесных колечек дыма, и они легонько так возносились над его головой и, чем выше они поднимались, тем более увеличивались, а старикашка, словно дитя, следил за ними, приоткрыв рот. Иногда он поднимал свой посох и пристально смотрел на его верхний конец, как будто хотел нанизать на него все эти колечки. Кое-кто из крестьян называл его волшебником, а он и не возражал. Только засмеется, бывало, вскинет мешок на спину, разом весь под ним спрячется — да и зашагает по мерзлой тропинке или по глубокому снегу (это в снежные зимы), а полы его длинного пальто волочатся по снегу или по земле.

Едва он появлялся в деревне, как его со всех сторон окликали:

— Откуда путь держим, дядюшка Дрень?

— Из Загорья, — отвечал старикашка и так подбрасывал на спине свой огромный мешок, что всем казалось — это он сам подпрыгнул.

— И что же, прямо через горы шли? — удивлялись крестьяне.

— Прямо, как есть прямо, как раз тропку протоптал.

— Ну, хоть не заблудитесь теперь!

— Это я-то? А с чего бы мне заблудиться?

— И верно: с чего бы?

— Метелку не купите? — высовывал старик голову из-под мешка.

— Метелку-то? Давайте… Почем?

— Дешево отдам!

— Ну, сбросьте одну!

И детишки тоже, конечно, мигом сбегались к нему — ведь это был чужой человек, хотя и не совсем незнакомый. Скорее, знакомый. Они увязывались за ним вдоль всей деревни, хихикали и наперебой заговаривали с ним:

— Почем метелки, дядюшка Дрень?

— По вас — задаром, — с какой-то ленцой отвечал он.

— Как это — по нас? — спрашивали дети.

— А так — по спинам!

— Ха-ха-ха!

— Хи-хи-хи! — веселились ребятишки.

— А на что вам посох? — спрашивали они дальше.

— Посошок-то?

— Ну да.

— А чем же собак отгонять?

— Кому отгонять?

— Да мне же!

— Значит, для собак?

— Мало для чего.

— А для чего еще?

— Для чего, для чего! Так я вам все и сказал. А хоть и скажу — не поверите.

— Поверим!

Он вроде задумывался, потирал себе подбородок, щеки, выглядывая из-под своего мешка, как из-под навеса. Потом вдруг подмигивал и щелкал по носу самого младшего.

— Ты чей?

— Мандулин, — отвечал мальчуган.

— Мандулин? — словно бы удивлялся старик и внезапно разражался смехом, не спуская глаз с малыша: — Хо-хо-хо! Так Мандулин, говоришь?

Мальчуган кивал.

Тогда старик, обращаясь уже ко всем детям, пускался в объяснения:

— А посох у меня вот на что: как подниму его — ветер дуть начнет, опущу — ветер уляжется. — Тут он постукивал посохом по земле, взглядывал снова на самого маленького, и, громко втянув воздух ноздрями, опять начинал смеяться: — Так Мандулин, говоришь? Ха-ха-ха!

И, смеясь, покачивая головой, он уходил. Ребятишки, ясное дело, за ним.

— Дядя, дядя, снимите мешок! — Им казалось, что старик устал и надо бы ему отдохнуть.

— Зачем же мне его снимать? — отзывался старик.

— Разве вам не тяжело его таскать?

— Мешок-то? Тяжело? Не-е-ет! Ведь мешок-то мой меня несет. Иль не видите, как я легко шагаю? — И он ускорял шаг, и всем действительно начинало казаться, что у старика необыкновенно легкая походка; словно несет он на спине перья, а то — почем знать? — какой-нибудь воздушный шар, который он нарочно обложил березовыми прутьями, чтоб спрятать от детей.

— А вы не обманываете?

— Я — да чтоб обманывал?! Как подниму посох, так ветер дуть начнет, как опущу — перестанет…

— Ой, поднимите! — наседали дети, но старик словно бы не слышал. Приложив к губам ладони, начинал выкрикивать:

— Метелки, метелки покупайте-е-е!

Распродав весь товар, он и тогда никому не позволял заглядывать в пустой мешок. Щелкнув по носу двух-трех пострелят, он отправлялся в трактир, куда детям было нельзя. И стояли они на крыльце, и каждого, кто выходил из трактира, спрашивали, не собирается ли старичок вон. Очень им хотелось заглянуть внутрь, но стекла на дверях трактира были чересчур толстые, ничего сквозь них не видать. Потом только вдруг спохватывались, что продавца метелок нигде нет.

— А где же дядюшка Дрень? — спрашивали они у трактирщицы, которая выходила сгонять их с крыльца.

— Какой дядюшка Дрень?

— Ну этот… Что метелки продает…

— Не было его тут, — говорила трактирщица.

— Как же не было! Он вон даже с Ико разговаривал. Спрашивал, чей он.

— Кто чей — Ико?

— Ну да.

— А спрашивал-то кто?

— Продавец метелок.

Трактирщица захлопывала дверь, ни капельки не заботясь о детях.

Но через месяц по деревне прошел слух:

— Слыхали новость?

— А что?

— Старичка замело.

— Какого старичка?

— Да того, что метелки продавал.

— Этого? Да ведь он совсем недавно тут был.

— Ну и был.

— Так это его, стало быть, снегом замело?

— Говорили мужики.

— Лесорубы?

— Ага.

— Но ведь не помер же?

— Помер.

— Замерз, стало быть.

— Я и говорю.

— Гм… Жалко!

— Жалко.

А дети слушали, и не хотелось им верить. Смотрели они на замерзшие стекла и старались представить себе старичка. У него были синие глаза, а из-под шапки выбивались совсем белые волосы. Очень было им его жалко. И все сошлись на том, что, видно, забыл старичок вовремя опустить свой посох…

Я закончил рассказ о старичке и только тут увидел, что Розарка спит. Наверное, очень устала. А я и не заметил, когда она перестала слушать. А может, и не переставала. Может, видит во сне того старичка, как он идет лесом, а за ним олени, серны, и зайцы, и лисы, и хори, покинули все свои норы, вороны с деревьев — кра, кра, белка с сосны уронила шишку… Шишка, шишка, снег шуршит, белки