истолкования посмертного существования, которую рисует Книга мертвых. Несомненно, вся книга опирается на архетипические содержания бессознательного. За ними не стоят — в данном случае западная рациональность совершенно права — никакие физические или метафизические реальности; они зиждутся на «простой» реальности психических переживаний. Существует ли нечто в качестве «данного» субъективно или объективно, — не имеет значения; важно, что оно существует. Большего не говорит и «Бардо Тхедол», даже пять дхьяни-будд[828] которой воплощают именно психические факты, о чем и предстоит узнать усопшему, если он еще при жизни не успел осознать, что его душа и «податель всех данностей» суть одно и то же. Мир богов и духов — это «всего-навсего» коллективное бессознательное в человеке. Чтобы перевернуть с ног на голову это высказывание, которое в таком случае будет гласить: «Бессознательное есть мир богов и духов вне меня», не требуется никакой интеллектуальной акробатики, зато нужна целая человеческая жизнь — может быть, даже много жизней при все возрастающем приближении к законченности. Намеренно не употребляю слово «совершенство», поскольку «совершенные» делают совсем другие открытия.

858 Книга «Бардо Тхедол» была и остается тайной книгой, какие бы комментарии к ней ни составлялись, ибо постижение этого текста предполагает наличие духовных способностей, с которыми никто не рождается, но которыми возможно овладеть благодаря особому обучению и особому образу жизни. Хорошо, что существуют такие «бесполезные» с точки зрения содержания и своих задач книги. Они предназначены для людей, которым суждено иметь не слишком высокое мнение о пользе, цели и смысле нынешнего «культурного мира».

XII

Йога и запад[829]

859 Менее столетия прошло с тех пор, как йога сделалась известной на Западе. Всякого рода истории о баснословной Индии — земле мудрецов, гимнософистов и омфалоскептиков — распространялись в Европе две тысячи лет подряд, но о реальном знании индийской философии и философской практики нельзя было говорить до тех пор, пока усилиями француза Анкетиля-Дюперрона Запад не познакомился с Упанишадами. Более глубокое и разностороннее знание удалось почерпнуть благодаря трудам Макса Мюллера, издававшего в Оксфорде священные книги Востока. Вначале это знание оставалось уделом специалистов — санскритологов и философов, однако довольно скоро теософское движение, вдохновленное идеями мадам Блаватской, присвоило себе право делиться восточными традициями с самой широкой публикой. Понадобилось всего несколько десятилетий для того, чтобы знания о йоге стали развиваться по двум различным направлениям: с одной стороны, йога — предмет сугубо академического изучения; с другой же — нечто вроде религии, пусть и без церковной организации, несмотря на все усилия Анни Безант и Рудольфа Штайнера. Штайнер, основоположник антропософского раскола, начинал как последователь Блаватской.

860 Этот специфический итог западного развития вряд ли уместно сопоставлять с той йогой, которую издавна развивают в Индии. Восточное учение угодило на Западе в особую ситуацию, столкнулось с таким состоянием умов, которого Индия — ранняя Индия, во всяком случае — никогда не знала. Для этого состояния характерно строгое размежевание между наукой и философией, и данное разделение в той или иной мере существовало на протяжении приблизительно трехсот лет до того времени, как йога стала известна Западу. Начало этого раскола — специфически западного феномена — восходит к эпохе Возрождения, к пятнадцатому столетию. Именно тогда пробуждается широкий и страстный интерес к античности, вызванный падением Византийской империи под натиском ислама. Впервые в Европе не осталось, пожалуй, ни единого уголка, где не знали бы греческий язык и греческую литературу. Прямым результатом этого вторжения так называемой языческой философии стала Великая схизма в Римской церкви. Возник протестантизм, которому предстояло вскоре охватить всю Северную Европу. Но даже такое обновление христианства не могло удержать в рабстве освобожденные умы европейцев.

861 В эпоху освоения мира, в пору Великих географических и научных открытий, человеческая мысль все в большей степени освобождалась от оков религиозной традиции. Церкви, разумеется, продолжали существовать, удовлетворяя насущные религиозные потребности населения, однако утратили былое первенство в области культуры. Римская церковь сумела сохранить единство благодаря своей непревзойденной организации, а вот протестантизм разделился едва ли не на четыре сотни деноминаций. С одной стороны, это говорило о его несостоятельности, с другой же — доказывало жизнеспособность религии как таковой. В девятнадцатом столетии этот процесс привел к зарождению религиозного синкретизма, а также к широкому заимствованию экзотических религиозных систем, таких как религия Абдула Бахаи, суфийские секты, «Миссия Рамакришны», буддизм и пр. Многие из этих систем, например антропософия, содержали в себе элементы христианства. Возникшая в итоге картина чем-то походила на эллинистический синкретизм третьего — четвертого столетий нашей эры, в котором также присутствовали следы индийской мысли (можно вспомнить Аполлония Тианского, орфико-пифагорейские тайные учения, гностицизм и т. д.).

862 Все эти системы подвизались на поприще религии и привлекали большую часть своих сторонников из числа протестантов. Поэтому их по происхождению можно причислять к протестантским сектам. Своими нападками на власть Римской церкви протестантизм в значительной мере разрушил веру в церковь как необходимое орудие божественного спасения. Теперь вся тяжесть спасения оказалась возложенной на плечи индивидуума, а вместе с нею — и невиданная прежде религиозная ответственность. Постепенное отмирание практик исповеди и отпущения грехов обострило моральный конфликт в человеке и отяготило его вопросами, которые ранее улаживала церковь. Ведь таинства, в особенности месса, сулили индивидууму спасение посредством священного ритуала, имевшего силу благодаря отправлявшим его священнослужителям. Требовалось только исповедаться, покаяться и принять заслуженное наказание. Ныне же, с упадком ритуала, который некогда осуществлял за человека всю эту работу, пришлось обходиться без божественного отклика на поступки и мысли. Эта неудовлетворенность индивидуума отчасти объясняет спрос на системы, которые обещали хоть какой-то ответ, явную или угадываемую благосклонность иной силы (высшей, духовной или божественной).

863 Европейская наука не уделяла ни малейшего внимания этим надеждам и чаяниям индивидуума. Она жила своей интеллектуальной жизнью, которая не касалась религиозных нужд и убеждений. Этот исторически неизбежный раскол западного сознания также затронул и йогу, стоило последней закрепиться на западной почве. С одной стороны, она сделалась объектом научного исследования, с другой же — ее приветствовали как путь спасения. Что касается самого религиозного движения, известно немало попыток сочетать науку с верой и практикой религии — упомяну, к примеру, «Христианскую науку»[830], теософию и антропософию. Именно антропософия, кстати, тяготеет к желанию придавать себе научную видимость, а потому, как и «Христианская наука», она легко проникает в интеллектуальные круги.

864 Поскольку нет заранее предопределенного пути к спасению, протестант готов принять чуть ли не всякую систему, которая обещает успех. Ему приходится самому делать все то,