американских советников, включая двух профессоров из Школы Кеннеди в Гарварде, Грэма Эллисона и Роберта Блэквилла. Но администрация по-прежнему была настроена скептически. Бейкер считал, что русские могут «утонуть в море западных ”советов”, потому что они не знают, как их отфильтровать и воплотить в конкретные действия». Роберт Зеллик, личный шерпа Буша на G7 1991 г., предупредил, что «большая сделка» была «опасной иллюзией». Заместитель Бейкера Лоуренс Иглбергер был столь же пренебрежителен: «Экономическая программа, написанная в Советском Союзе и усовершенствованная в Школе Кеннеди? Что может быть лучше? По крайней мере, они идеологически совместимы». Это было перебором, учитывая, что во время избирательной кампании 1988 г. Буш поставил под сомнение полномочия своего оппонента, демократа Майкла Дукакиса, презрительно заявив, что он получил свою «внешнюю политику из бутика в Гарвард-Ярде». В любом случае, было ясно, что Горбачев не был твердым сторонником плана Явлинского и предпочитал консервативный подход Павлова. Ничто из этого не внушало американцам уверенности[1317].

Столь же убийственным было то, что Горбачев разбрасывался невыполнимыми просьбами о помощи. Например, в марте он обсудил с Миттераном идею вступления в МВФ, подкрепленную пятилетним соглашением о предоставлении кредита в размере 15 млрд долл. в год. Затем, в середине апреля, он сказал Колю, что хочет получить 30 млрд немецких марок в виде двусторонней помощи и вклада Германии в многосторонние инициативы. В разговоре с Бушем той весной просьба Горбачева заключалась в предоставлении зерновых кредитов на сумму 1,5 млрд долл., которые Белый дом продолжал откладывать из-за поведения СССР в отношении ДОВСЕ, СНВ и стран Балтии. «Парень, похоже, этого не понимает, – сказал президент своим сотрудникам. – Похоже, он думает, что мы обязаны ему экономической помощью, потому что мы поддерживаем его политически. Мы должны преподать ему урок основ экономики. Бизнес есть бизнес. Займы должны предоставляться по разумным финансовым и коммерческим соображениям»[1318].

В мае Горбачев и Буш провели два продолжительных телефонных разговора, пытаясь заложить основы для встречи G7, которую Вашингтон категорически не хотел превращать в «сессию финансовых обещаний»[1319], и для саммита сверхдержав. 11-го числа Горбачев был совершенно откровенен в своем обращении: «Когда я обращаюсь к тебе, Джордж, за помощью, это потому, что я нахожусь в такой ситуации. Мне это действительно нужно». Президент был столь же прямолинеен: «В духе откровенности, наши эксперты не верят, что антикризисная программа Павлова достаточно быстро продвинет вас к рыночной реформе. Если будут предприняты дополнительные шаги в направлении рыночных реформ, тогда мы могли бы сделать больше и помочь, особенно с международными финансовыми организациями». Советский лидер не стал откладывать, попросив о прямых переговорах с G7 и приглашения для себя принять участие в Лондонском саммите[1320].

27 мая Буш выдвинул свою повестку дня московской встречи. «Михаил, как ты? Я звоню, чтобы сказать, что я действительно хотел бы поехать на саммит, если мы сможем достичь соглашения по ДОВСЕ и получить соглашение о СНВ». Оба вопроса все еще требовали существенной работы экспертов, и обычные вооруженные силы были особенно трудным вопросом, потому что американцы были в ярости из-за того, что Советы отступили от того, что было подписано в Париже. Буш, который обвинил в этом «изменение политической расстановки сил в Кремле», призвал Горбачева выйти из тупика и восстановить доверие, необходимое для завершения переговоров по СНВ. «Это было бы историческим шагом, и я очень хочу приехать в Москву. Михаил, я действительно хочу туда приехать». Президенту не терпелось возобновить работу по построению своего нового мирового порядка[1321].

В июне затор начал разрушаться. Американцы были удовлетворены советскими уступками по ДОВСЕ[1322]. Конгресс, обеспокоенный экономической ситуацией в СССР, благосклонно откликнулся на советскую просьбу о предоставлении кредита на зерно. Во многом это было связано с тем, что СССР наконец-то принял закон, разрешающий евреям эмигрировать, что позволило США отказаться от поправки Джексона–Вэника, запрещающей торговые отношения с коммунистическими государствами, ограничивающими права человека. А после того, как Германия и Франция присоединились к Италии, настаивая на приглашении Горбачеву принять участие в переговорах G7, премьер-министр Великобритании Джон Мейджор, принимавший саммит, публично предложил 6 июня направить официальное приглашение. Буш не возражал. В конце концов было решено, что лидеры G7 встретятся с Горбачевым отдельно в ходе обсуждения глав правительств вне официальной сессии. Горбачев был в восторге[1323].

Однако ситуация осложнилась после того, как 12 июня Ельцин был избран президентом России. Теперь у политики Буша в отношении СССР было два потенциальных фокуса. Неделю спустя, 20 июня, Ельцин прибыл в Вашингтон в качестве гостя Конгресса, и его приняли в Белом доме. Во время беседы, длившейся более полутора часов, Ельцин перечислил свой собственный список пожеланий, настаивая на том, что «я хочу иметь с вами прямые отношения», но он также открыто поддержал советского лидера. «Россия твердо стоит на стороне Горбачева. Я не могу действовать без него. Мы можем действовать только сообща. Уход Горбачева и приход какого-нибудь генерала были бы трагичны. Люди вышли бы на улицы, и началась бы гражданская война». Но Ельцин добавил: «Я не настолько пессимистичен. Это только разговоры». Со своей стороны, новый российский лидер произвел на Буша благоприятное впечатление. Он не только был «хорошо скроен и выглажен», в отличие от предыдущих помятых встреч, но и «Ельцин сказал всё, что мы хотели услышать, когда речь зашла о реформах»[1324].

Буш, однако, приложил все усилия, чтобы проинформировать Горбачева о том, что произошло; и на следующий день им удалось связаться по телефону. На вопрос советского лидера, доволен ли он этой встречей. Буш сказал: «Да, причем больше, чем при предыдущих контактах». Президент США признал, что «раньше меня беспокоила возможность далеко идущих разногласий между вами. Это могло и для нас создать неловкую ситуацию. Как Вам, надеюсь, сообщает ваш посол, я подчеркиваю ему, что по принципиальным, политическим вопросам Вы – мой человек, человек, с которым я работаю. Мне доставляет удовольствие совместная работа с Вами как с главой Советского Союза». В голосе Горбачева звучала уверенность: «Думаю, у нас состоялся очень хороший разговор – по содержанию, по духу дружбы и партнерства»[1325].

И вот 16 июля Горбачев вылетел в Лондон, чтобы получить столь необходимый заряд международного восхищения. Отголоски Нью-Йорка, декабря 1988 г., еще раз. «Его кортеж из лимузинов “ЗИЛ” носился по центру Лондона от одной встречи к другой, – сообщала «Нью-Йорк таймс», – и он полностью доминировал на сцене, затмевая, а в некоторых случаях и устраняя дебаты по другим вопросам», при встречах один на один с каждым лидером G7. Его приветствовали в оперном театре Ковент-Гарден, чествовали на приеме на Даунинг-стрит и наслаждались ужином с ним при свечах в Адмиралтействе,