Он зарабатывал на жизнь, возя контрабанду через перевалы в Андах. До описываемых событий он был угрюмым отшельником и забиякой, насмехавшимся над климатом, овцами и англичанами. Пабло ни от кого не зависел, он не знал ни чувства любви, ни чувства долга. Но лет ему уже было немало, и одиночество начинало отзываться болью в его костях. Иногда на рассвете Пабло просыпался, лежа на холодном полу под темным кастильским покрывалом, с седлом под щекой вместо подушки. Боль исходила не от затекшего тела, а от затаенной грусти и одиночества. Астуриец устал волком скитаться по земле. Но и тихий семейный уют тоже был не для него. Пабло приехал в те далекие места, потому что до него дошел слух, будто на краю света живет женщина, способная изменить направление ветра, и ему захотелось увидеть ее собственными глазами. Долгий путь и многочисленные опасности не испугали его, и когда он наконец оказался в таверне и увидел Эрмелинду вблизи, ему стало ясно, что оба они сделаны из одного и того же прочного металла. И Пабло решил, что для него, проделавшего столь долгий путь, жить дальше без этой женщины нет смысла. Усевшись в углу таверны, он принялся наблюдать за Эрмелиндой и прикидывать свои шансы.

У астурийца был луженый желудок, и он спокойно выпил несколько стаканов приготовленного хозяйкой забористого ликера. Он отказался раздеться, чтобы участвовать в «хороводе святого Мигеля», играть в «мандандирун-дирун-дан»[22] или в другие игры, показавшиеся ему детскими забавами. Но ближе к утру, когда наступил черед игры в «жабу», Пабло стряхнул с себя остатки хмеля и вместе с другими батраками встал в очередь за меловой чертой. Эрмелинда показалась ему красивой и неукротимой, как горная львица. Он почувствовал пробуждающийся охотничий инстинкт, а острая боль одиночества, мучившая его на долгом пути, сменилась предвкушением радости. Глядя на длинные мускулистые ноги женщины, обутые в короткие сапожки и вязаные чулки с резинками под коленями, мужчина понял, что у него есть лишь один шанс завоевать Эрмелинду. Пабло занял исходную позицию, опершись на одну ногу, и балансировал всем телом, пока не нащупал нужную ось. Его взгляд, словно нож, пригвоздил женщину к месту. Или, может, все было не так: это она выбрала астурийца из всех мужчин и задумала принести себя ему в дар. Пабло прищурился, выдохнул весь воздух из легких и, сконцентрировавшись на несколько секунд, метнул монету. Всем было видно, как монета описала безупречную дугу и угодила точно в цель. Шквал аплодисментов и завистливого свиста ознаменовал победу. Контрабандист невозмутимо поправил ремень, взял женщину за руку и помог ей встать. Он был готов доказать ей за те два часа, которые ему полагались, что и ей нет смысла дальше жить без него. Пабло почти тащил Эрмелинду за собой. Другие мужчины глянули на часы и уселись потягивать свой ликер, ожидая, пока истекут премиальные два часа. Но вот время закончилось, но ни Эрмелинда, ни чужестранец не вернулись в зал. Прошло три, четыре часа; прошла вся ночь. Рассвело, зазвучал колокол, оповещавший о начале рабочего дня, а дверь все не открывалась.

В полдень любовники вышли из комнаты. Ни на кого не глядя, Пабло направился седлать коней: одного для себя, другого для Эрмелинды, и еще мула для багажа. Женщина была в брюках и дорожной куртке. К поясу она привязала холщовую сумку с монетами. Во взгляде женщины появилось новое выражение; при ходьбе она удовлетворенно покачивала бедрами. Они без спешки закрепили пожитки Эрмелинды на спинах животных и отправились в путь. На прощание Эрмелинда едва заметно махнула рукой своим осиротевшим поклонникам и последовала за астурийцем по лысым равнинам, больше не оглядываясь. Назад она не вернулась.

Отъезд Эрмелинды вызвал такое замешательство, что для развлечения рабочих животноводческая компания установила качели, закупила дротики и стрелы для метания в цель, а также выписала из Лондона огромную парусиновую жабу с открытым ртом, чтобы батраки могли упражняться в меткости, швыряя монеты в жабий рот. Но ввиду общего безразличия эти игрушки в конце концов очутились на террасе здания администрации, где ими иногда пользуются англичане, разгоняя праздную тоску.

Золото Томаса Варгаса

До начала этой заварухи с прогрессом если у кого и были сбережения, то их хоронили, то есть просто закапывали в землю. Таков был общепринятый способ хранить деньги – это уже потом народ стал доверять банковским учреждениям. Когда построили дорогу, чтобы проще было добираться до города на автобусе, золотые и серебряные монеты стали менять на разноцветные банкноты и хранить в сейфах, как сокровища. Томас Варгас над такими людьми смеялся до колик: он никогда не доверял банковской системе. Время подтвердило его правоту. Когда закончилось правление Благодетеля Отечества, длившееся лет тридцать, банкноты превратились в бумажки, которыми обклеивали стены в качестве напоминания о непростительной наивности их обладателей. Пока соотечественники строчили письма новому президенту и во все газеты с жалобами на то, что с введением новой денежной единицы они стали жертвой коллективного мошенничества, Томас Варгас продолжал держать свои золотые слитки в укромном месте. Однако это обстоятельство не умалило его жадности и не лишило его нищебродских привычек. Томаса нельзя было считать порядочным человеком: он брал деньги в долг, не собираясь их возвращать, морил детей голодом, держал жену в черном теле, а сам носил дорогие широкополые шляпы из велюра и курил сигары. Он даже не платил за школьное обучение своих шестерых законных отпрысков: учительница Инес поклялась, что, пока она в здравом рассудке и в силах работать, ни один ребенок в деревне не останется неграмотным. Шли годы; Томас по-прежнему был драчуном, пьяницей и бабником. Он гордился сомнительной славой главного самца в округе, о чем, будучи во хмелю, заявлял во всеуслышание на центральной площади, выкрикивая имена соблазненных им девушек и внебрачных детей, в чьих жилах текла его кровь. Если верить Томасу, бастардов у него было около трехсот, потому что в каждом припадке откровенности он называл все новые имена. Несколько раз его задерживала полиция, и лейтенант собственноручно бил Томаса саблей плашмя по мягкому месту, чтобы наставить на путь истинный. Однако результат экзекуций был нулевым, и эффект от нравоучений священника тоже. По правде говоря, Томас уважал только хозяина магазина – араба Риада Халаби по прозвищу Турок. Поэтому, заподозрив, что Томас вышел за рамки дозволенного, избивая жену и детей, соседи обращались за помощью к Риаду. В таких случаях араб поспешно выбегал из-за прилавка, даже не успевая запереть магазин, и, задыхаясь