Сегодня мне исполняется шестнадцать, но я ничего особенного не жду. Мы все еще в ожидании, хотя прошло шесть дней, когда жюри присяжных вынесет вердикт. Я гадаю, вспомнит ли вообще про меня мама, а потому замираю в онемении, когда она кричит: «Завтрак!» Я вхожу на кухню, волосы у меня еще влажные после душа, а на столе стоит шоколадный торт с одной свечкой.

Учтите, что сегодня – Коричневый Четверг и торт, несомненно, безглютеновый, но нищим выбирать не приходится.

– С Днем рождения, Тэо, – говорит мама и начинает петь.

Отец, брат и Оливер подхватывают. У меня на лице широченная улыбка. Насколько я помню, папа ни разу не был на моих днях рождения, если не считать минуты, когда я родился в больнице, но тогда вечеринки не было, насколько я понимаю.

«Стоило оно того? – Тихий голосок внутри меня вьется, как дымок от затушенной свечки. – Стоило ли все это возможности собрать воедино семью вроде тех, за которыми ты шпионил?»

Мама кладет руки мне на плечи и говорит:

– Загадай желание, Тэо.

Год назад я действительно хотел бы этого, вот того, что сейчас получил, чего на самом деле хотел, с тортом или без. Но в ее голосе проскальзывает какая-то стальная нота – намек на то, что есть только один правильный ответ, одно сердечное желание у всех нас.

Исполнение которого, так уж случилось, зависит от двенадцати присяжных.

Я закрываю глаза и задуваю свечу, все аплодируют. Мама начинает резать торт и первый кусок отдает мне.

– Спасибо, – говорю я.

– Надеюсь, тебе понравится, – отвечает мама. – И надеюсь, тебе понравится это.

Она вручает мне конверт. Внутри открытка, на ней от руки написано:

Твой долг уплачен.

Я вспоминаю свое сумасшедшее бегство в Калифорнию для встречи с отцом – сколько же стоили эти билеты? – и на мгновение теряю дар речи.

– Но, – добавляет мама, – если ты выкинешь что-нибудь подобное еще раз, я убью тебя.

Я смеюсь, она обнимает меня сзади и целует в макушку.

– Эй, вот еще кое-что. – Отец протягивает мне конверт; внутри – безвкусная открытка «Моему сыну» и сорок баксов. – Начинай копить на более быстрый роутер, – говорит он.

– Я в полном восторге!

Потом Оливер протягивает мне что-то завернутое в бумажные полотенца.

– У меня был выбор между этим и коробкой от пиццы, – объясняет он.

Я встряхиваю подарок:

– Это кальцоне?

– Высокого же ты мнения обо мне, – притворно вздыхает Оливер.

Я разрываю обертку и вижу руководство для водителя в штате Вермонт.

– Когда суд завершится, думаю, мы с тобой запишемся в дорожную инспекцию и наконец получим учебное водительское удостоверение.

Мне приходится опустить глаза. Если я этого не сделаю, все поймут, что я вот-вот расплачусь. Помню, в детстве мама читала нам эти глупые сказки, где лягушки превращаются в принцесс, а девушки выходят из комы от одного поцелуя. Я никогда не верил в эту чушь. Но кто знает? Может, я ошибался. Вдруг жизнь человека способна измениться за одно мгновение.

– Погоди, – говорит Джейкоб.

До сих пор он только наблюдал за происходящим. Его лицо пополам разрезано улыбкой, и это прогресс. На всех моих прежних днях рождения неписаное правило гласило, что Джейкоб помогает мне задувать свечи. Лучше было разделить с ним этот торжественный момент, чем дождаться, пока праздник будет испорчен очередным нервным срывом.

– Тэо, у меня тоже есть подарок для тебя.

Не думаю, что хоть раз в жизни Джейкоб дарил мне что-нибудь. Не думаю, что он хоть кому-то делал подарки, если не считать духов, которые я выбрал в магазине и подарил маме на Рождество, написав на упаковке наши с Джейкобом имена. Вручение подарков просто не попадает на радары моего брата.

– Что, интересно, он припас? – бормочет Оливер, а Джейкоб мчится наверх.

– Не знаю, – пожимает плечами мама.

Через минуту Джейкоб возвращается. В руках у него мягкая игрушка – утка, с которой он спал в детстве.

– Открой, – говорит Джейкоб и протягивает ее мне.

Я беру утку и верчу в руках. Она ни во что не завернута, и открывать в ней нечего.

– Гм… – произношу я с легкой усмешкой. – Как?

Джейкоб переворачивает утку вниз головой и вытягивает торчащую из нее нитку. Шов немного разъезжается, наружу высовывается комок синтепона. Я сую палец в дыру и нащупываю там что-то гладкое и твердое.

– Вот куда пропал мой любимый пластиковый контейнер? – говорит мама, пока я вытаскиваю его из распоротой утиной груди. В полупрозрачной коробочке что-то лежит, но что – не разглядеть. Я открываю крышку и в изумлении таращусь на розовый айпод «Nano». Осторожно беру его в руку, потому что знаю: на металлической задней крышке выгравировано имя Джесс Огилви.

– Где ты это взял? – шепчет мама откуда-то с другой стороны безвоздушного пространства, в котором я оказался.

– Ты ведь хотел его, верно? – говорит Джейкоб, по-прежнему радостно возбужденный. – Ты его выронил в тот день по пути из ее дома.

Я едва шевелю губами:

– О чем ты говоришь?

– Я же сказал, мне известно, что ты был там. Я видел отпечатки твоих кроссовок – тех самых, которые использовал здесь для сцены преступления. И я знал, что ты таскал другие вещи из других домов…

– Что?! – восклицает мама.

– Я видел в твоей комнате видеоигры. – Джейкоб, сияя улыбкой, глядит на меня. – У Джесс я убрал за тобой, чтобы никто не знал, что ты сделал. И это сработало, Тэо. Никто не узнал, что ты убил ее.

Мама ахает.

– Что тут, вообще, происходит? – недоумевает Оливер.

– Я не убивал ее! – кричу я. – Я даже не знал, что она там живет. Я думал, дома никого нет. Собирался осмотреться там, может, взять пару дисков, но потом услышал, как наверху льется вода, и заглянул туда. Она была голая. Она была голая и увидела меня. Я испугался, она вышла из душа и поскользнулась. Ударилась лицом о край раковины, и тут я убежал. Я боялся, что она поймает меня. – Я не могу дышать; и я уверен, сердце у меня в груди превратилось в глину. – Она была жива, когда я ушел, в ванной. И вдруг в новостях говорят, что она мертва и ее тело найдено на улице. Но я-то не выносил ее из дома… кто-то другой это сделал, вероятно тот, кто убил ее. Я подумал, наверное, она рассказала обо мне Джейкобу, когда он пришел на занятие. Из-за этого они поругались. И Джейкоб… Я не знаю. Я не знаю, что я подумал.