любым убеждениям, исповедуемым порядочными людьми, и в силу этого мне было бы весьма приятно отнестись с должным уважением и к вашим. Позвольте заметить вам, милостивый государь, что я не делаю никаких попыток, ни прямых, ни косвенных, изменить хотя бы в малейшей степени ваши взгляды. Такая попытка шла бы вразрез с возложенным на меня поручением. Она еще меньше вязалась бы с моим возрастом и моим личным уважением к вам. Но я вынужден покорнейше просить вас забыть о моем возрасте и не требовать от меня того почтительного внимания, с которым при всяких других обстоятельствах я готов был бы выслушать ваши мудрые советы. Я просто явился сюда, господин аббат, предложить вам сделку, которая, по моему мнению, одинаково выгодна и для моего повелителя, и для вас. В палате у вас мало депутатов: один лишний представитель имеет значение для торжества ваших идей. Что касается нас, мы опасаемся, как бы господин Меробер не предложил некоторых рискованных мероприятий и, в частности, не внес законопроекта, согласно которому верующие должны оплачивать труд целителя их душ подобно тому, как они оплачивают труд всякого врача. Мы уверены, что на предстоящей сессии нам удастся отклонить этот проект, но если за него выскажется внушительное меньшинство, нам, пожалуй, придется в виде компенсации согласиться на уменьшение числа епископских кафедр или, во всяком случае, сократить его путем соглашения с церковью, чтобы избежать соответствующей законодательной меры.

Эти рассуждения затянулись надолго, как и ожидал, впрочем, сам Люсьен. «Мой возраст вредит мне, – думал он. – Я словно генерал от кавалерии, который, проиграв сражение и забывая о собственном интересе, приказывает своей коннице спешиться и сражаться наравне с пехотой. Если он терпит при этом неудачу, все дураки, и в особенности все кавалерийские генералы, издеваются над ним, но если он человек мужественный, то сознание, что он ради победы рискнул прибегнуть к столь неслыханной мере, утешает его во всем».

Семь раз кряду (Люсьен точно сосчитал) аббат Леканю попытался уклониться от ответа и провести своего юного противника.

«Он, по-видимому, хочет испытать меня, прежде чем ответить по существу…» Семь раз кряду Люсьен сумел заставить его вернуться к вопросу, но делал это всякий раз с отменной учтивостью, явно подчеркивая свое уважение к годам аббата Леканю и резко отделяя это чувство от своего отношения к доктрине, верованиям и притязаниям его партии. Один только раз Люсьен позволил одержать над собою маленькую победу, но сумел тотчас же, не сердясь, исправить свою ошибку. «Мне надо быть здесь внимательным, как во время поединка на шпагах…»

Наконец после пятидесятиминутного спора аббат Леканю принял невероятно надменный, почти дерзкий вид. «Мой противник сейчас выскажется», – подумал Люсьен.

Действительно, аббат произнес:

– Слишком поздно.

Но, вместо того чтобы прекратить беседу, он попытался обратить Люсьена в свою веру. Наш герой почувствовал себя превосходно. «Теперь я занимаю оборонительную позицию. Постараемся намекнуть на деньги и на возможность подкупа отдельных лиц».

Люсьен защищался не слишком рьяно. В разговоре он как-то упомянул об отцовских миллионах и тут же заметил, что едва ли не это единственно произвело впечатление на аббата Леканю.

– Вы молоды, сын мой (позвольте мне так называть вас, ибо в этом слове выражается и мое глубокое уважение к вам), подумайте же о будущем. Я готов поручиться, что вам нет еще двадцати пяти лет.

– Мне уже исполнилось двадцать шесть.

– Так вот, сын мой, не желая ни в какой мере отзываться дурно о знамени, под которым вы сражаетесь, и ограничиваясь лишь тем, что совершенно необходимо для выражения моей мысли, кстати сказать, преисполненный благожелательности к вашим интересам как на этом, так и на том свете, я позволю себе спросить вас: верите ли вы, что это знамя будет развеваться точно так же и через четырнадцать лет, когда вы достигнете сорокалетнего возраста, то есть поры зрелости, которая должна всегда представляться взору благоразумного человека как решающий момент в поприще всякого мужчины и до наступления которой он только в очень редких случаях берется за дела, имеющие крупное общественное значение?

До этого возраста большинство людей стремится лишь к обогащению. Для вас деньги такой цены не имеют. Заметьте, я не говорю вам о том, что полезно для вашей души, стоящей несравненно выше мирских интересов. Если вы соблаговолите удостоить еще раз своим посещением бедного старика, мои двери всегда будут для вас открыты: я брошу все, лишь бы вернуть в лоно церкви человека с вашим значением в свете, который в столь юные годы обнаруживает такой зрелый талант. Ибо чем меньше я разделяю ваши иллюзии насчет короля, возведенного на престол революцией, тем больше я могу оценить талант, с которым вы отстаивали, право, довольно странное сотрудничество: союз Давида с амалекитянином. Умоляю вас иногда подумать над вопросом: «Кто будет пользоваться господствующим влиянием во Франции, когда мне исполнится сорок лет?» Религия не становится поперек пути справедливому честолюбию.

Диалог закончился проповедью, но аббат Леканю почти взял с Люсьена слово, что тот еще раз навестит его.

Люсьен ушел отнюдь не обескураженный.

Он отправился дать отчет обо всем генералу Фари, который был прикован к своему дому донесениями, поступавшими отовсюду.

Люсьен решил послать телеграмму. Генерал, а за ним и Кофф весьма одобрили эту мысль.

– Вы пробуете пустить кровь человеку, которому через два часа суждено умереть. Дураки получат возможность утверждать, что его убило кровопускание.

Люсьен вошел в телеграфную контору и продиктовал депешу:

«Избрание господина Меробера считается всеми делом решенным. Согласны ли вы израсходовать сто тысяч франков и получить легитимиста вместо Меробера? В таком случае телеграфно распорядитесь генеральному сборщику налогов выплатить генералу и мне сто тысяч франков. До начала выборов остается девятнадцать часов».

По выходе из телеграфной конторы Люсьену пришла в голову мысль возвратиться к аббату Дисжонвалю. Трудность заключалась в том, чтобы вновь отыскать улицу. В самом деле, он заблудился в улицах Кана и кончил тем, что вошел в какую-то церковь. Он застал в ней бедно одетого церковного сторожа, которому дал пять франков, чтобы тот проводил его к аббату Дисжонвалю. Сторож вышел вместе с Люсьеном, повел его по двум-трем переулочкам, пролегавшим между группами домов, и четыре минуты спустя Люсьен оказался лицом к лицу с аббатом, физиономия которого накануне была так невыразительна.

Аббат Дисжонваль только что закончил второй завтрак: перед ним на столе еще стояла бутылка белого вина; теперь это был совсем другой человек.

Потратив меньше десяти минут на предисловие, Люсьен мог, не слишком нарушая приличия, дать ему понять, что он выложил бы сто тысяч