Майкл усмехнулся:

— О да, я полагаю, если настоятель — благочестивый старый чудак, тщеславно раздувшийся от похвал прихожан…

В этот момент зазвонил телефон.

— Если это меня, то я ушел, — сказал Стефан.

Стефан натянул пару перчаток, но не успел дойти до двери, как Майкл протянул ему трубку.

— Уинтон Толк, — пояснил Майкл. — Коп, которого спас Брендан. У него чуть ли не истерика, и он хочет поговорить с Бренданом.

Стефан взял трубку, назвался.

Полицейский говорил каким-то загнанным, паническим голосом:

— Отец, я должен немедленно поговорить с Бренданом Кронином, это не может ждать.

— К сожалению, его нет, — сказал Стефан. — Он на другом конце страны. А что случилось? Я могу помочь?

— Кронин… — дрожащим голосом произнес Толк. — Что-то… что-то случилось, и я не понимаю — так все странно. Господи Исусе, ничего более странного я в жизни не видел, но я сразу понял: это связано с Бренданом.

— Уверен, что могу вам помочь. Где вы, Уинтон?

— На работе, конец смены, ночной смены, верхний район. Тут человека зарезали, потом была стрельба. Ужасно… А потом… Послушайте, я хочу, чтобы Кронин приехал сюда, он должен это объяснить, обязан. Немедленно!

Отец Вайкезик вытянул из Толка адрес, выбежал из дома и помчался на машине, как гонщик. Не прошло и получаса, как он подъехал к кварталу одинаковых ветхих кирпичных домов в районе Аптаун. Припарковаться возле названного дома он не смог и оставил машину на углу, потому что все остальные места были заняты полицией: машины с маркировкой и без нее, в том числе фургон SID — идентификатора безопасности. Звуки из раций — металлический хор диспетчерских кодов и жаргона — наполняли холодный воздух. Двое полицейских стерегли машины, оберегая их от вандалов. В ответ на вопрос Стефана они сказали ему, что действие происходит на третьем этаже, в квартире 3-В, где живет семья Мендоса.

Стекло входной двери имело трещину в углу, заклеенную изоляционной лентой, — видимо, так проблему решили раз и навсегда. Отец Вайкезик открыл дверь и вошел в мрачный вестибюль. На полу не хватало нескольких плиток, остальные были покрыты слоем грязи. Краска шелушилась.

Поднимаясь по лестнице, отец Вайкезик увидел двух хорошеньких ребятишек, которые играли в «мертвую куклу» с потрепанной тряпичной Энни и старой коробкой от обуви.

Войдя в открытую дверь квартиры Мендосов на третьем этаже, отец Вайкезик увидел бежевый диван, обильно заляпанный еще не высохшей кровью, настолько густой, что в некоторых местах подушки казались почти черными. Сотни кровавых капель остались на светло-желтой стене за диваном, — судя по всему, перед стеной кого-то изрешетили крупнокалиберными пулями, прошившими человека насквозь. В штукатурке были видны отверстия от четырех пуль. Кровь попала на абажур лампы, кофейный столик, ковер. Вид запекшейся крови был невыносимо отвратительным еще и потому, что квартира выглядела чрезвычайно ухоженной, и это делало кровавый хаос еще более шокирующим. Мендосы могли себе позволить жить только в трущобах, но, как и многие другие бедняки, отказывались сдаваться аптаунской нищете или становиться ее частью. Грязь улицы и общественных коридоров и лестниц остановилась у их дверей, словно квартира была крепостью, святилищем чистоты и порядка, куда не могла войти скверна. Все здесь сверкало.

Стефан снял шляпу, сделал всего два шага и оказался в гостиной, переходившей в небольшую столовую, которую отделял от маленькой кухни лишь разделочный столик. Квартира была заполнена детективами, полицейскими в форме, криминалистами — всего человек десять-двенадцать. Большинство из них вели себя совсем не как копы. Их поведение озадачило Стефана. Криминалисты явно завершили свою работу, остальным было нечего делать, но никто не уходил. Они стояли по двое и по трое, беседуя вполголоса, как говорят люди в похоронном бюро или церкви.

Работал только один детектив. Он сидел за обеденным столом с латиноамериканкой лет сорока с лицом Мадонны, задавал ей вопросы (отец Вайкезик услышал, что полицейский называет ее «миссис Мендоса») и записывал ответы на листе бумаги, имевшем вид официального бланка. Она старалась быть полезной, но постоянно отвлекалась, поглядывая на мужчину ее лет — вероятно, мужа. Тот расхаживал по комнате туда-сюда с ребенком на руках — хорошеньким мальчиком лет шести. Мендоса держал ребенка одной мощной рукой, ласкал его, ерошил густые волосы на голове. Видимо, этот человек чуть не потерял сына во время кровопролития и чувствовал потребность прикасаться к ребенку, держать его на руках, убеждаясь, что самого страшного не случилось.

Один из патрульных заметил Стефана и сказал:

— Отец Вайкезик?

Полицейский говорил тихо, но все услышали имя Стефана и замолчали. Он никогда не видел такого выражения, какое появилось на лицах людей в маленькой квартире Мендосов: собравшиеся словно ждали, что священник произнесет одну-единственную фразу, которая прольет свет на тайны бытия и объяснит смысл жизни.

— Что тут случилось? — смущенно спросил Стефан.

— Сюда, отец, — сказал человек в форме.

Стефан стащил с рук перчатки и последовал за полицейским в комнату. Здесь воцарилась тишина, все расступались, освобождая проход для священника и его сопровождающего. Оба вошли в комнату, где на краю кровати сидели Уинтон Толк и другой полицейский.

— Пришел отец Вайкезик, — сказал тот, который привел Стефана, после чего удалился в гостиную.

Толк сидел, наклонившись вперед, уперев локти в колени, закрыв лицо руками. Он не поднял головы.

Другой полицейский, сидевший на краю кровати, встал и представился как Пол Армс, напарник Уинтона.

— Я… я думаю, будет лучше, если расскажет Уин, — сказал Армс. — Я оставлю вас вдвоем.

Он вышел и закрыл за собой дверь.

Спальня была маленькой — места хватало только для кровати, тумбочки, небольшого туалетного столика и одного стула. Отец Вайкезик подтащил стул так, чтобы сесть прямо перед Уинтоном Толком. Их колени почти соприкасались.

Отец Вайкезик снял шарф и спросил:

— Что случилось, Уинтон?

Толк поднял голову, и Стефана поразило выражение его лица. Он полагал, что Толк расстроен чем-то случившимся в гостиной, но на его лице Стефан увидел восторг и душевный трепет, которые тот едва сдерживал. В то же время Толк, казалось, испытывал и страх — не ужас, заставляющий трястись, а лишь обеспокоенность, не позволяющую безоговорочно, с радостью отдаться восторгу.

— Отец, кто такой Брендан Кронин? — Голос этого крупного человека странно дрожал — признак близкой радости либо, напротив, ужаса. — Что такое Брендан Кронин?

Стефан задумался, потом решил сказать всю правду:

— Священник.

Уинтон покачал головой:

— Но нам говорили другое.

Стефан вздохнул, кивая, рассказал об утрате Бренданом веры и о необычной терапии, которая включала неделю работы в полицейской патрульной машине.