откуда-то доносились крики и ругань Маклина и Хиллиарда…

Черный мрак ночи вокруг нас, масса наших стремительных кораблей над нами, колоссальный блестящий город, на который мы падали, — все это крутилось вокруг нас в безумном вихре, в дьявольском калейдоскопе.

Казалось, прошел лишь момент, прежде чем я увидел большие массы огней, острые и тонкие башни города прямо под нами. Маклина и Хиллиарда отбросило от пульта, но я в последний момент успел схватиться за штурвал. Под бормотание все еще работающих двигателей я пытался посадить корабль. Мои пальцы нашли нужные кнопки… В этот момент я услышал хриплый крик Маклина, всего в нескольких десятках метров под нами оказалась гладкая поверхность одной из узких улиц города. В последней попытке совершить мягкую посадку я направил струю воздуха от наших ходовых импеллеров вертикально вниз. В следующий момент все утонуло в грохоте и вспышке яркого света, и я потерял сознание.

Когда я пришел в себя, кто-то пытался привести меня в чувство, я открыл глаза. Я лежал на металлической скамье, под металлическим потолком, в комнате, залитой белым светом. Надо мной склонились Маклин и Хиллиард. Я попытался заговорить с ними — и ощутил адскую боль слева — вся левая сторона моей головы оказалась сплошным отеком. А затем, с помощью друзей, я сел, изумленно оглядевшись по сторонам. Затем память о том, что произошло, внезапно вернулась, и с ней пришел страх.

Ярко освещенный белый зал, в котором я находился, был камерой, вход в которую охраняли солдаты в зеленой униформе Европейской Федерации, разительно отличавшейся от наших черных мундиров. На поясах у наших стражников красовались длинноствольные термопистолеты — ручное оружие, основанное на тех же принципах, что и термопушки, хотя, разумеется, меньшей мощности. Эти шестеро солдат Европейской Федерации держали термопистолеты наготове, пристально глядя на нас. И тут я увидел через открытую дверь справа от нас гигантскую площадь и огромные массивы зданий, возвышающихся над ней, и услышал рев толпы, собравшейся среди этих зданий я вспомнил все, что постигло нас, и крепко схватился за руку Маклина.

— Крейсер упал! — воскликнул я. — Я помню аварию, это Берлин, Маклин, и мы в плену?

— Схвачены, — тихо проговорил Маклин. — Вы, Хиллиард и я — единственные, кто сумел выжить, Брант, — и мы выжили, только потому что мы были на мостике, более менее уцелевшем, когда корабль разбился. Вы были без сознания, Хиллиард и я уже пришли в себя, когда европейские солдаты раскопали и схватили нас, притащив нас сюда, в центральную электростатическую силовую башню.

— Мы трое единственные выжившие? — переспросил я. — А наш экипаж?..

Маклин не отвечал, но его глаза сказали мне все, и ком встал в моем горле. Наш экипаж — сотни веселых ребят, которыми был укомплектован мой крейсер, каждого из которых я знал по имени, — все они погибли в катастрофе, в которой чудом выжили мы трое. Я почувствовал руку Маклина на моем плече, а затем нам напомнили о нашем положении. Открылась левая дверь, и в камеру шагнул офицер в зеленой униформе. Он отдал краткий приказ на общеевропейском языке, смеси латыни и немецкого, универсальном во всей Европейской Федерации, которым я слегка владел. Мгновенно наши охранники жестом направили нас к двери, из которой вышел офицер, и мы очутились в ярко освещенном, круглом помещении.

Это помещение было Центральной диспетчерской силовой башни, командной рубкой Берлина. Шесть постов управления, рычаги и кнопки, табло, экраны и пульты — все было так же, как у нас, в Нью-Йорке. И над всем этим размещалась гигантская карта мира, на которой отображалось текущее положение всех летающих городов. Рядом с этой картой сидело с десяток или более мужчин, в той же зеленой форме, как наши охранники, но с металлическими эмблемами крыльев на рукавах. Это были военачальники Европейской Федерации, Военный Совет, собравшийся здесь, в центре управления Берлина.

Угрозы

Мы и они смотрели друг на друга в напряженной тишине, наши охранники, по-прежнему бдительные, стояли позади нас. Затем смуглый, черноволосый и черноглазый офицер, сидевший в центре, на рукаве которого красовались пять серебряных крыльев, знак главнокомандующего, обратился к нам на нашем родном языке.

— Вы, капитан, первый офицер и второй помощник с корабля Американской Федерации, который разбился на наших улицах, когда основной части ваших кораблей удалось сбежать, — объявил он, сняв камень с моей души. Все это время я очень переживал за судьбу остатков моего флота. Наши корабли благополучно бежали обратно через Атлантику! — …и мы хотим знать, какие силы американцев были задействованы в этом рейде, и когда планируется следующее нападение?

Наши взгляды встретились, и я почувствовал напряжение, скрытое в глубине глаз врага.

— Я думаю, было бы лучше для вас ответить, — тихо сказал он, — не думайте, что молчание поможет вашим соотечественникам. Хотя вам удалось нанести удар нам здесь, в Берлине, в эту ночь, хотя другая группа ваших кораблей нанесла такой же удар в Пекине… Но это лишь два из двухсот летающих городов двух федераций, небольшая часть нашей великой силы. Мы знаем, что ваш флот потерял много кораблей в боях вчера, несмотря на их победу, и мы желаем знать, какие силы остались у вас!

И опять повисла тишина. Рядом со мной Маклин и Хиллиард стояли в том же напряженном молчании. Я видел, что гнев Европейского главнокомандующего нарастает, его рука уже начала подниматься, чтобы отдать приказ нашим охранникам, и затем он расслабленно повалился обратно на свое место, мрачно улыбаясь.

— Наиболее неразумным курсом следуете, капитан. Можете мне поверить. Могу ли я считать, что ваши офицеры такие же ослы, как и вы?.. Ну, спешить некуда, и несколько дней медитации может изменить ваше решение… Вы должны помнить, что, если вы не станете сотрудничать в конце недели, мы будем вынуждены провести несколько неприятных для вас процедур! После этого вы измените вашу точку зрения, став более разумными! — в раздражении говорил он, коверкая фразы, тому же у него был жуткий акцент.

Он повернулся, отдал приказ на своем языке капитану гвардии у нас за спиной.

— Этих трех — в одну камеру на сотом этаже, с другим американцем, и если через неделю они по-прежнему будут упрямы, мы будем иметь дело