Он снял кимоно и омылся прохладной водой из бочки, успевшей порядком остыть, а когда вернулся в комнату, Наоми ждала его на футоне, свернувшись в клубок у самого его края. Это напомнило Такеши их первые ночи — Наоми точно также отстранялась от него, отодвигаясь как можно дальше.

Но стоило ему лечь, как она порывисто придвинулась, прижалась к теплому боку и щекотно засопела в плечо. Никогда прежде Наоми не вела себя так, никогда прежде не ласкалась к нему со столь отчаянной мольбой. Она всегда была стойкой и старательно сдерживала свои эмоции в его присутствии, но теперь она потеряла опору, и ее мир перевернулся.

— Я смогу родить тебе сына, — вновь повторила она то, что уже говорила раньше.

— Я знаю, — ровным голосом отозвался Такеши. — Не думай сейчас об этом. Ты должна отдыхать. Ты должна поправиться. Нарамаро скоро покинет поместье, и я прослежу, чтобы тебя не тревожили по пустякам.

Ночью сквозь неглубокий сон Такеши чувствовал, что Наоми не спит. Она беспокойно шевелилась и постоянно подавляла глубокие вздохи, что так и рвались наружу. Краем сознания он улавливал ее всхлипы, легкие шаги и шелест ночной юката по татами, а когда вокруг, наконец, стало тихо, он понял, что Наоми ушла.

Ее сторона футона успела остыть к моменту его пробуждения. Осенью и зимой он всегда просыпался в сумерках раннего утра, до момента, как светлел горизонт перед восходом солнца. Такеши повернул голову к окну и увидел, что скомканная простынь Наоми небрежно валяется на татами.

Его путь на утреннюю тренировку лежал по коридору мимо комнаты маленькой Хоши. Он замедлил шаг и остановился, заметив приоткрытую дверь, и заглянул внутрь. Его дочь спала, безмятежно раскинувшись на футоне, а ее мать лежала рядом с ней на татами, и ее руки во сне окружали Хоши в отчаянной попытке оградить от беды. От тяжелого, неспокойного сна волосы Наоми спутанными прядями рассыпались по ее плечам и спине, вместо простыни укрыв от ночной прохлады.

Против воли губ Такеши коснулась легкая улыбка. У них есть дочь. У нее. У него. И пока этого достаточно.

Глава 49. Дела семейные

Под утро, когда Ханами заснула крепким, спокойным сном, Наоми поняла, что у нее самой заснуть уже не получится. Она прислушалась к стоявшей в комнате тишине, прерываемой лишь хриплым дыханием ее сестры.

Громко заурчал живот, и Наоми инстинктивно положила на него ладонь. Когда она ела в последний раз? Когда по-настоящему хотела поесть? Она не могла вспомнить. Осторожно и медленно Наоми встала с футона и сделала пару небольших шажков. Она слегка шаталась, и немного кружилась голова, но идти без посторонней помощи она могла. Она наклонилась за накидкой поверх ночного кимоно и поморщилась от неприятных, тянущих ощущений внизу живота. Подойдя к дверям, она оглянулась: Ханами по-прежнему спала. Под ее глазами даже во сне залегли глубокие, темные тени. Ей тоже пришлось нелегко в последние дни.

В коридоре стояла та же удивительная тишина, что и в спальне. На секунду Наоми показалось, что она осталась одна во всем огромном поместье. Но спустя мгновение закричала ночная птица, и донесся привычный шорох шагов самураев, охранявших главный дом.

Ведя правой рукой по тонким перегородкам стен, Наоми двинулась вперед маленькими шагами, и край длинной накидки, шелестя, волочился за ней по татами. Ей предстояло пройти дом насквозь, чтобы оказаться в помещении, где слуги готовили пищу. Она надеялась, что найдет там немного риса или лепешек, чтобы унять голод. Первый раз она остановилась у дверей в комнату Томоэ и приложила к створкам раскрытую ладонь. Она скучала по воспитаннице, гостившей сейчас у своего деда, хотя и не помнила об этом в последние недели.

Второй раз Наоми замерла у спальни Хоши. Она бесшумно раздвинула дверные створки и тихо-тихо стояла, вслушиваясь в дыхание своей спящей дочери. Не решившись войти из-за боязни разбудить дочь, Наоми спустя некоторое время притворила двери и зашагала прочь по коридору.

Вскоре тишина и уют ночного поместья развеялись, когда Наоми заметила слабые отблески света, и услышала посторонние шорохи, доносившиеся из спальни Такеши. Их спальни, если говорить честно. Но она не ночевала в ней уже несколько недель и привыкла отделять себя от Такеши, противопоставлять свои вещи и его.

Она колебалась, но прежде, чем успела хорошенько подумать, прежде, чем осознала, что творит, Наоми резко остановилась и вошла. В разделенной ширмой комнате слабо горели масляные лампы, и их огонь приминался от любого, даже самого легкого дуновения воздуха. Длинные тени плясали по расшитой цветами ткани ширмы, а когда Наоми опустила взгляд, то увидела на татами капли крови.

Такеши поднялся с колен и вышел из-за ширмы ей навстречу. Он заметил — почувствовал — ее присутствие, еще когда Наоми стояла у закрытых дверей и раздумывала над тем, стоит ли ей входить. Он был без верхней куртки — на груди видны все шрамы, еще более уродливые, чем обычно, из-за игры света и тени. Правая рука в крови, испачкана почти по локоть, и кровь стекала по пальцам вниз, пачкая татами. Культя левой также измазана засохшими алыми пятнами.

Рассмотрев пятна на татами, Наоми подняла на мужа спокойный взгляд. Она слишком давно была замужем, чтобы удивляться или, того хуже, пугаться крови Такеши. Но в тот момент все же испытывала некое замешательство — стояла глубокая ночь, и ее муж не отлучался из поместья, и где же он мог поранить руку в столь поздний час?

Такеши же был удивлен гораздо сильнее. Он не ожидал увидеть Наоми здесь. Он никого не ожидал увидеть посреди ночи в спальне, когда он боролся с последствиями вспышки гнева. Он очень хорошо помнил ее утреннюю истерику и потому сейчас смотрел на жену с едва уловимым опасением. Такеши надеялся, что она пришла к нему ночью не для того, чтобы вновь обвинять во всем, что происходило в последние годы.

Только не сегодня.

Только не теперь, когда он осознал, что действительно во всем виноват.

И он не мог смотреть ей в глаза, он понял это лишь сейчас. Его взгляд скользил по ее утомленному лицу и одежде, по распущенным волосам, но всячески избегал глаз.

— Что случилось? — Наоми шагнула вперед и покачнулась, но не остановилась из чистого упрямства. Вытянув руку, она указала на его окровавленную кисть.

Чувствуя себя мальчишкой, Такеши боролся с желанием спрятать ладонь за спину и ответить, что не случилось